Ладинец

– Ну…как… Семейство твое, братья… – так бы и смотрела в глаза его серые, так бы и повиновалась чудному, огненному взору, если б не стукнулось что-то глухо об пол в парной.

С того оба будто морок с себя скинули, очнулись и сели пряменько.

– Семейство и братья мои, верно. Я, Власий Сомов, за них в ответе. За них в огонь и в воду, – Влас брови свел к переносью. – Но я ведь не только Власька, я еще и боярич Сомов. А потому моих у меня не один, не два, а много больше. Полсотни ратников, да их семьи. Дети, мамки, отцы. Промеж того холопы, закупы. И за них мне тоже ответ держать. Разумеешь ли, Елена?

– Разумею, – кивнула. – И что тем сказать-то хочешь?

– Ты, вроде, не бездумная, Елена, так ужель не понимаешь? – смотрел строго, внимательно.

– Власий, ты обидеть меня хочешь, так молодец, получилось. Я чего понять-то должна? Ты тут говоришь мне всякое, а к чему не разумею, – рассердилась, хотела с лавки вскочить, а боярич удержал, усадил обратно, а вот сам встал и принялся ходить по предбаннику.

– Ты давеча упрекала, что дом для меня токмо крыша над башкой, что не ведаю я к людям тепла. Укоряла, что не поведу людей за сына своего головы класть. А я тебе скажу – только так и обороняю их. Ответь, Елена, с чего за одного боярского сына должны жизнь свою отдать десяток ратных? Да как потом стоять перед вдовицами, в глаза их глядеть? Как растолковать детишкам, что осиротели они, отцов лишились токмо потому, что жизнь боярича дороже, чем все их вместе взятые? – тревожился, метался, словно медведь в клетушке тесной бился. – Люди, Елена. Люди главное мое богатство. Ими меряю, а не деньгой. Лучше одного лишиться, но сберечь многих. То мой боярский долг. А Власов иной. За отца, за братьев глотки зубами стану драть. Но сам. И для того не буду неволить людей, не поведу под мечи вражьи токмо по приказу. Иное дело сеча. Тут беда общая – всяк знает, за что бьется. За жен, детей и ближников. За место родное, отеческое. Говоришь, с холодком я? Так приходится, Еленка. В бою некогда сопли жевать, слезы по щекам размазывать. Людей на смерть вести, та еще радость. Разнюнишься, всех и утратишь.

Еленку будто к лавке придавило. Словно тяжесть на плечи легла непосильная: ни двинуться, ни вздохнуть. Такого-то Власа еще и не видала! Глаза горят, руки в кулаки сжимаются яростно! Сидела и не понимала, как раньше-то не замечала пламени его? С чего взяла, дурочка, что холодок в нем?

– Влас…Власка…так я же… – руку к нему протянула, а зачем и сама не поняла.

– Ты же! – злился боярич. – Ты лютой волчицей за брата грызлась, так то твоя стезя, девичья. Была б матерью, за детей хлесталась. Да и всех бы пересилила. Такой, как ты не встречал я еще. Вздумай ты выйти за родню ратиться хучь перед целым войском, я б не знал, кто первым выйдет из той сечи. Стрежень в тебе крепкий, а вот дальше носа своего девичьего не видишь. Сиди тут и думай, сварливая.

С теми словами цапнул шубу свою огромную, шапку и за порог выскочил. А Еленке на миг почудилось, что бежал не от нее, а от себя. А почему, не разумела. С того подхватилась и за ним кинулась, вот как была без сапог и платка.

– Влас! Постой! – бежала по снегу, звала.

Он ее услыхал и встал, словно на стену наткнулся. Потом обернулся и взгляд кинул, да такой, что Еленку наново ожгло.

– Куда ты, дурёха? Волоса-то мокрые, застудишься, – шагнул близко, надел на нее шапку свою и мягонько так за плечи повернул к баньке. – Ступай, согрейся и не бегай по морозу босой.

Глава 16

– Проха, шёл бы ты отсель, – Ерофей друга гнал. – Вот не к месту ты тут.

– Чегой-то? – рыжий отступать не собирался, прислонился широким плечом к стене хоромины, глядел в темнеющее небо. – Так-то посмотреть, ты тут не у себя, Ероха. Ты ж в Сомово уехал, вот и сидел бы там.

– Вольный я. Куда хочу, туда и еду, – проворчал Ероха, глядя на дверь: ждал, когда покажется красавица Ольга. – Проха, чего мы бодаемся попусту? Ольга мне улыбки кидает, не тебе. Так ты и катись отсель. Вон, сходи к ратным, пива испей, поешь.

– Ага, побежал, аж сапоги задымились. Ты, Ерох, дюже много мнишь о себе. С какого ляду она на тебя бы кинулась? Вон, морда у тебя хитрая, космы вихрастые. Да и сам ты того, неказистый.

– Прям смотрю на тебя, друже, и млею от красы твоей неземной, – ехидствовал в ответ Ерофей. – Вот дал бог счастья-то. Нос, что репка, зенки круглявые, а волосья, ну чистый жар. Ей, ей, встретишь тебя ночью, так и порты обмочишь. Токмо непонятно от страху иль от смеху.

– Ну, ты! Растрепался, не уймешь! Кто еще тут порты обмочит! – взвился рыжий парень и попер на друга. – Иди, говорю, не ты ей надобен.

– Да иди ты, докука! – пнул легонько в плечо, упреждая. – Прохлопал девку, так и стой в сторонке, как теля неумытый.

Рыжий пнул в ответ, а Ероха уж замахнулся наново, но кулак опустил.

– Прох, прям, как с Анькой. Помнишь?

– Помню… – Прохор руку опустил, голову склонил. – Ерох, вот ответь, за что нам такое наказание? Век одних и тех же девок привечать? Это за какие такие грехи?