«Ленора» Г. Бюргера, «Линор» Э. По и баллады со схожим сюжетом

Молча вкралась к ним печаль,

Что-то в мысль обоим впало,

И, кажись, друг друга жаль.

Наконец сквозь слёз унылый

Взведши взгляд, собравшись с силой,

Исповедала тоску

Красна девица дружку:

«Не моё девичье дело,

Милый друг, тебя учить;

Не прогневайся, что смело,

Может, стану говорить;

Но прости мне укоризну:

Не сражаться за отчизну,

Одному отстать от всех —

В русских людях стыд и грех».

«Ах! Наташа, ретивое

^[19]

Уж давно кипит во мне:

Всё тебя жалел, но вдвое

Рад, что мысли в нас одне.

Ты согласна, слава Богу!

Эй! ребята, в путь-дорогу

Дайте мне ружьё, коня:

В бой их станет для меня.

Не рыдай, моя Наташа,

Как же быть? не ты одна;

Хоть горька разлуки чаша,

Выпивай её до дна;

И о чём такое горе?

Бог помилует, и вскоре,

Голос сердца коль не лжив,

Ворочусь здоров и жив».

«Дал бы Бог! но если боле

Нам не видеться в живых,

Если там, на ратном поле,

Сопостат рукою злых

Ты умрёшь!..» — «Всё в Божьей воле.

Не гневи ж его дотоле;

Верь, хоть мёртвый, хоть живой,

Не расстанусь я с тобой».

«На, мой друг, вот крест с мощами:

Положи его на грудь,

И как в бой пойдёшь с врагами,

Помолиться не забудь;

Я…» — В ней замер дух и слово,

Но к отъезду всё готово,

Конь стоит среди двора,

Ехать милому пора.

На коня взлетел стрелою,

Поскакал в воинский стан;

Рано ль, поздно ль, там он… к бою

Всем приказ на завтра дан.

Ждёт гостей незваных встреча,

Многих смертная ждёт сеча:

Не сносить им головы,

Не видать святой Москвы.

Именинница Наташа!

В день твой, в день Бородина,

За здоровье друга чаша

Налита тобой вина.

И о нём пируют гости;

А его в тот час уж кости

На ближайшем там селе

Преданы сырой земле.

И дошло известье злое,

И не ропщет сирота:

Свято Небо ей благое,

Воля Божия свята.

Не пила три дни, не ела,

Как больная исхудела;

Нет покоя ей, ни сна,

И как мёртвая бледна.

На колени пала с стоном

Пред иконою святой;

С земным молится поклоном:

«Со святыми упокой».

Чуть живую подхватили,

Тут же к стенке посадили,

И усталым, слабым сном

Свет вздремала под окном.

Спит и видит: сердцу милый

Стал пред ней как бы живой,

С новой бодростью и силой,

С новой, чудной красотой;

Будит: «Встань, проснись, Наташа!

Ждёт давно нас свадьба наша;

Под венец скорей пойдём,

Вместе век свой заживём.

Нашу призрел Бог разлуку,

Веру райский ждёт покой;

Жениху дай, радость, руку,

Помолись, и в путь за мной».

Тут Наташа помолилась,

Тут во сне перекрестилась:

Как сидела, как спала,

К жизни с милым умерла.

1814 г.

Карел Яромир Эрбен

Свадебные рубашки

Чешская баллада

Пробил одиннадцатый час,

а свет лампады все не гас,

и теплилась лампада

у бедного оклада.

На стенке низкой горницы

был образ богородицы,

с младенцем предреченным,

как розы цвет с бутоном.

Пред образом, что светится,

колени клонит девица:

вздыхает грудь встревоженно,

на персях руки сложены;

из глаз слезинки катятся,

бегут на бело платьице;

одна еще не высохла,

глядишь — другая вытекла.

«О, боже! Где родитель мой?

Могильный холм порос травой!

О, господи! Где матушка?

В могиле рядом с батюшкой!

Сестрица года не жила,

а братца пуля подсекла».

«Любимый мой меня любил,

дороже жизни мне он был —

уехал на чужбину,

навек меня покинул».

Как в край далекий уезжал —

меня ласкал да утешал:

«Засей, любимая, ленок,

да помни каждый наш денек;

ты пряжу в первый год пряди,

а во второй холсты бели,

на третий год рубашки шей:

рубашек свадебных нашьешь,

венок из руты нам совьешь»

^[20]

.

Рубашки я готовые

в сундук сложила новые,

уже веночек мой завял,

а милый где-то запропал,

пропал он в стороне чужой,

как камень в глубине морской.

Давно и слух о нем заглох,

здоров ли, жив ли — знает бог!

«Мария непорочная,

будь мне защитой прочною:

верни с чужбины милого,

любимого, единого;

с чужбины милого верни —

а нет, так жизнь мою возьми;

с ним жизнь моя весенний цвет,

а без него не мил мне свет,

Мария милосердная,

утешь мне сердце бедное!»

Икона с места сдвинулась —

девица в страхе вскинулась:

лампады огонек мигнул,

погас и в мраке потонул.

То ветер ли по пламени,

зловещее ли знаменье!

Послышались шаги — и вдруг

в стекло оконца: стук, стук, стук!

«Ты спишь ли, милая, иль нет?

То я забрел к тебе на свет!

Что делаешь ты полночью?

Меня ты крепко помнишь ли?

С другим любви не водишь ли?»

«Ах, милый мой! Господь с тобой!

Все годы я томлюсь тоской,

с тобой все годы мысль моя,

сейчас молилась за тебя!»

«Молиться — зря! Вставай, пойдем,

пойдем со мной моим путем;

дорогой мне известною —

пришел я за невестою».

«О боже! Странен голос твой!

Куда ж итти ночной порой?

Бушует ветер, долог путь,

тебе не лучше ль отдохнуть?»

«Мне день, что ночь и ночь, как день,

при свете застит очи тень;

скорей чем крикнуть петухам

с тобой венчаться надо нам.

Не медли, встань, идем со мной,

ты нынче станешь мне женой».

Был час глухой, полночный час,

чуть месяца светился глаз,

в деревне спал и стар и мал,

лишь ветер глухо бушевал.

А он пред нею скок да скок,

она за ним, не чуя ног.

Собаки, взвыв, залаяли,

лишь этих двух почуяли:

и выли, выли без конца,

как будто чуя мертвеца.

«Полночный час уже пробил,

выходят тени из могил;

коль их заметишь пред собой —

не побоишься, светик мой?»

«Чего ж бояться? Ты — живой

и очи божьи надо мной.

Поведай лучше мне в ответ,

отец здоров ли твой, иль нет?

Скажи, твои отец и мать