Личный опыт соучастия в истории

   Во время одного из моих "приводов" в КГБ интеллигентный полковник светски благожелательно объяснил мне, что, хотя моя самиздатская книжка "Трепет забот иудейских" не требует немедленно обязательного применения статьи 70-й УК, но все же некоторые ее положения отлично подпадают под статью 190-ю. Пользуясь необязательным тоном нашего разговора, я возразил, что в моей книге "заведомой клеветы" быть не может, потому что, если бы я "заведомо" знал, что это неправда, я бы просто этого не написал. "Да, - небрежно обронил он, - эта статья неудачно сформулирована, но вы ведь понимаете, о чем я говорю"...

   Спустя пару лет почти такой же разговор повторился в гораздо более острой боевой обстановке, но все же опять с обоюдным пониманием несовершенства наличной юридической практики. На этот раз меня притащили к другому полковнику силой и потребовали, чтобы я подписал, что мне было предъявлено предупреждение о том, что моя деятельность подпадает под статью 190. Я категорически отказался.

   "Почему вы отказываетесь?" - с любопытством спросил этот другой полковник. "Потому что вся моя деятельность от начала и до конца не содержит никакой заведомой клеветы. Все - чистая правда!" "Действительно, - внезапно согласился и этот полковник, - до этого моего предупреждения вы могли и не знать, и даже думать иначе, но теперь я вас предупредил, что это клевета, и теперь вы это знаете, так что, тем самым, в будущем это становится заведомой клеветой!"

   Тут у меня невольно вырвался отчаянный выкрик Паниковского в почти аналогичной ситуации: "А вы кто такой?" Он твердо ответил, что он представитель Государственной безопасности СССР и, как раз, уполномочен решать, что - клевета, а что - нет. Вспомнив трудные уроки Валерия Чалидзе, я столь же твердо возразил, что только суд может решить этот, почти философский, вопрос.

   Вместо того, чтобы зря рассердиться, полковник вызвал из-за двери, по-видимости околачивавшихся там с утра Иванова и Петрова, и приказал: "Подпишите, что задержанному гражданину Воронелю при вас было предъявлено предупреждение об ответственности по статье 190 УК, которое он отказался подписать." На этом этапе счеты российских властей с законом в 1974 г. были вчерне закончены.

   Вскоре были закончены и мои счеты с бывшей родиной. Под новый 1975 год я вылетел из Шереметьево в большой мир, где не подозревают о большей части российских проблем.

   В следующем 1976 г. я был с визитом в Австралии, когда в России уже принималась новая ("Брежневская") конституция. Один из журналистов спросил меня, как я оцениваю этот политический сдвиг в СССР, и я ответил, что вижу в этом безусловный шаг вперед.

   "Но, как же так, - поразился он, - ведь старая Конституция (она звалась Сталинской, хотя была составлена, в основном, Бухариным) была гораздо демократичнее!?"

   "Нет, - пришлось мне объяснить этому розовому либералу - старая Конституция писалась не для выполнения в объективной реальности, а для международного престижа и рекламы идеального социалистического общества будущего. К жизни советского народа эта конституция никакого отношения не имела. А в новой конституции присутствует, хотя бы только частичная, тенденция к реальному следованию в обыденной гражданской жизни."

   Я не уверен, что тамошний журналист меня до конца понял, но университетский коллега, который меня сопровождал, необычайно развеселился и сказал, что теперь только он впервые уловил, что подразумевается под "загадочной русской душой"...

   Загадочная русская душа оказалась не по зубам и прекрасному грузинскому принцу с внешностью печального демона, как и многим поколениям русских либералов и правозащитников до него.   

ЭДВАРД ТЕЛЛЕР И МИРСКАЯ СЛАВА

   Однажды после заседания попечительского совета Тель-Авивского Университета ко мне в коридоре подошел пожилой джентльмен и в небрежной американской манере спросил, был ли я в России знаком с профессором Ландау.

   Я только что выехал из Советского Союза и сильно запинался при разговоре по-английски. Но все же сумел выразить, что был, конечно, знаком, но не слишком близко, потому что я не теоретик... Тут он меня перебил и азартно закричал: "Ну и как, он до самого конца остался таким же дураком, как и в 30-е годы?!..."

   Не уверенный, что я правильно понял этот ошеломляющий вопрос, я смущенно забормотал, что учился физике по его гениальному "Курсу Физики" и не совсем понимаю... Он отмел все мои возражения одним взмахом руки: "Я ведь не о физике говорю. Я говорю, что он был фанатично предан Советской власти и верил всем их идиотским выдумкам..."

   Эксцентричный джентльмен, который не догадывался, что в 30-е годы я вряд ли смог бы судить об умственном уровне Ландау, оказался профессором Эдвардом Теллером - великим физиком и отцом американской водородной бомбы. В молодые годы он вместе с Ландау участвовал в Семинаре Нильса Бора в Копенгагене и, оказывается, вступал там в горячие споры с ним по политическим вопросам.