Литература как жизнь. Том II

«По самому характеру дарования Мелвилла “банальное” оставалось вне поля его интересов. Сферой этого писателя были, главным образом, метафизические коллизии и духовные борения личности в её противопоставлении вульгарному и пошлому царству обыденности, в поисках этической правды и безусловного добра, которое, как она с горечью убеждалась, остается эфемерностью в окружающем её мире»[История литературы США: т. III, 123–124]

Чему научил нас «Роман», как называли мы Самарина? На зачетах и экзаменах он не спрашивал, читал ли ты, скажем, «Американскую трагедию», он вежливо допрашивал: «А что ещё вы прочли об “Американской трагедии”»? Энциклопедически образованный, враг нахватанности и произвольных истолкований, профессор Самарин требовал не просто осведомленности, он требовал знаний систематических. Всякую излишне вольную мысль прерывал, восклицая: «Дорогой ученик, а где историзм? Историзм!».

Историзм сказывается в двух полутомах сразу, с первых страниц первой книги, где перечисляются основные литературные фигуры и первым стоит имя – Эрнест Хемингуэй. Американские литературоведы, быть может, и не согласятся с таким предпочтением, но это российская история американской литературы, и именно так, оглядываясь на прошлое, представляют себе ретроспективу наши авторы, понимающие, что было, то было – культ “Папы Хема” Чуть ли не в каждой интеллигентской квартире, словно мирская икона, висел тот самый фотопортрет, сделанный для журнала «Лайф» Альфредом Эйзенштадтом, что помещен в «Истории» среди иллюстраций. «Когда мы узнали о трагической смерти Эрнеста Хемингуэя, многим казалось, что погиб не просто замечательный современный писатель, а близкий человек, чьи победы и поражения, успехи и неудачи мы принимали близко к сердцу» – так в свое время писал Самарин [Самарин: 430]. Можно это предпочтение подвергнуть пересмотру и переоценить, но то будет взгляд и оценка уже из другого времени. Нет для нас более американских писателей, чем Эдгар По и Хемингуэй, хотя сами американцы считали их слишком европейскими. С другой стороны, так называемая «Южная школа» (ей в «Истории литературы США» посвящена обстоятельная глава), необычайно важная в глазах американцев, почти не существует для нас и едва ли будет нами усвоена. Например, в главе лишь упоминается Старк Янг, автор романа о Гражданской войне «Роза так красна» (1934), а я, пока не встретился с южанами, каюсь, и вовсе понятия о нём не имел. Оказалось, Старк Янг для них чуть ли не важнее Фолкнера или по крайней мере величина того же калибра. Ко всемирной славе Фолкнера у южан отношение несколько оппозиционное, им кажется, что он им навязан извне – Европой, а Старк Янг для них – свой. В 1985 г., в Миссисиппи, перед началом Фолкнеровской конференции, только и слышалось в разговорах: «Старк Янг… Старк Янг… Старк Янг…» Чуть было я не ляпнул: «Простите, кому посвящена конференция?» Стало быть, Старк Янг говорит им нечто, чего не говорит нам.

Принцип историзма в шестом томе оказался, к сожалению, нарушен лишь в сильно заниженной оценке американских литературных произведений и кинофильмов, появившихся в годы Второй Мировой войны и проникнутых чувством союзничества с СССР. Надо было жить в то время, чтобы почувствовать, что значили для нас эти произведения, которые авторам шестого тома кажутся наивными и прямолинейно-пропагандистскими. Пропаганда служила словесным оружием! Тогда и отношение к нам союзников проявлялось иначе, чем теперь. «Это твой друг – он сражается за свободу» – гласил американский плакат с изображением Русского солдата. Тогда популярнейший американский композитор Ирвинг Берлин создал песню, навеянную воспоминаниями о собственном сибирском детстве, – «Белоснежное Рождество». Английский издатель Фредрик Варбург в мемуарах поведал, как его жена, понимавшая, что советские солдаты сражаются не только вместе с союзниками, но и вместо них, пригрозила ему разводом, едва он собрался накануне Сталинградской битвы выпустить «Скотный двор». Книга Оруэлла была издана, как только советские солдаты отвоевали. «Видно, войне скоро конец, если стало возможно оскорблять союзника» – рецензией откликнулся Грэм Грин [Greene: 7].