Мария Башкирцева

Это была ее первая поездка в Италию. В те времена существовала традиция посещения русскими Италии, придерживаются ее и Башкирцевы. В Италии подолгу жили многие русские аристократы, а также художники и писатели. Достаточно вспомнить имена писателя Николая Васильевича Гоголя и художника Александра Андреевича Иванова. Художники, окончившие с золотой медалью академию, награждались двухлетней поездкой в Италию и в Париж.

Мария полна впечатлений от Италии, она описывает их в своем дневнике.

«Я обожаю живопись, скульптуру, искусство, где бы оно ни проявлялось. Я могла бы проводить целые дни в этих галереях…»

«Я провела во дворце два часа, не садясь ни на минуту, и не устала!.. Вещи, которые я люблю, не утомляют меня. Когда приходится смотреть картины и особенно статуи – я точно из железа».

«Ни одно путешествие еще не доставляло мне такого удовлетворения, как это, наконец-то я нахожу вещи, достойные осмотра. Я обожаю эти мрачные дворцы Строцци. Я обожаю эти громадные двери, эти великолепные дворы, галереи, колонны. Это так величественно, мощно, прекрасно!.. Ах, мир вырождается; хотелось бы сровнять с землей современные постройки, когда сравниваешь их с этими гигантскими камнями, нагроможденными друг на друга и высящимися до небес. Приходится проходить под мостиками, соединяющими дворцы на страшной, невероятной высоте…»

В галерее Башкирцеву приводит в восторг «Магдалина» Тициана, очаровывают картины Рубенса, Ван Дейка и Веронезе, но ей не нравится Рафаэль, которого она называет несчастным и не стыдится в этом признаться, хотя и оговаривается в дневнике, что не хотела бы, чтобы кто-нибудь узнал об этом. Согласитесь: надо было иметь характер и большую независимость суждения, чтобы пойти против общественного мнения, ведь в то время Рафаэля буквально обожествляли.

По возвращении в Ниццу Марию ждали неприятные сюрпризы.

Из дневника: «1875 год. Ницца. Четверг. 30 сентября. Я спускаюсь в свою лабораторию и – о ужас! – все мои колбы, реторты, все мои соли, все мои кристаллы, все мои кислоты, все мои склянки откупорены и свалены в грязный ящик в ужаснейшем беспорядке. Я прихожу в такую ярость, что сажусь на пол и начинаю окончательно разбивать то, что испорчено. То, что уцелело, я не трогаю – я никогда не забываюсь.

– А! Вы думали, что Мари уехала, так уж она и умерла! Можно все перебить, все разбросать! – кричала я, разбивая склянки.

Тетя сначала молчала, потом сказала:

– Что это? Разве это барышня! Это какое-то страшилище, ужас что такое!

И среди моей злобы я не могу удержаться от улыбки. Потому что в сущности – все это дело внешнее, не затрагивающее глубины моей души, а в эту минуту, к счастью, я заглядываю в глубину и совершенно успокаиваюсь и смотрю на все это так, как будто это касалось не меня, а кого-то другого».

Мама и ее сестра очень любили Марию, но они не всегда понимали ее интересов и устремлений и часто не разделяли ее убеждений. Они считали, что основной целью в жизни женщины является выгодное замужество. Впрочем, Мария тоже так считала, но кроме желания удачно выйти замуж, у нее было много других желаний, не свойственных женщинам ее круга. Например, она хотела и умела учиться. При других обстоятельствах из нее мог получиться великолепный исследователь, ученый. По большому счету, у Марии были мужские мозги, потенциально готовые к научной деятельности.

Постепенно Ницца стала тяготить девушку своей унылостью, и хотя уже наступает сезон светских развлечений, для Башкирцевой он не в радость, потому что пойти некуда, их семью по-прежнему никто не принимает, они – изгои. Но и в своей семье Мария – человек посторонний. «Провести вечер в семье… для ума это то же самое, что лейка для огня! О чем они говорят? Или о неудачах в хозяйстве, или, как правило, о Жирофле. История, искусство – этих слов даже не слышно. Я не делаю ничего. Я хочу поехать в Рим, я возобновлю свои занятия. Мне скучно. Я чувствую, как меня затягивает паутина, которая все покрывает здесь. Но я борюсь, я читаю».

Действительно, в это время Мария много читает, ее литературный талант совершенствуется. Под ее пером возникают строки, достойные сложившегося писателя-моралиста, а ведь ей всего семнадцать лет.

«Я глубоко презираю род людской – и по убеждению. Я не жду от него ничего хорошего. Я не нахожу того, чего ищу в нем, что надеюсь встретить, – доброй, совершенной души. Добрые – глупы, умные – или хитры, или слишком заняты своим умом, чтобы быть добрыми. И потом – всякое создание, в сущности, эгоистично. А поищите-ка доброты у эгоиста. Выгода, хитрость, интрига, зависть!»