Маска Локи

За поворотом меня ждал катафалк, еще шире, еще длиннее прежнего.

— Забыл очки, — взмолился я, обращаясь к стюарду. — Совсем не вижу номеров...

Стюард был полон сочувствия, хотя, пока он провожал меня до места «13 А», оказавшегося у иллюминатора, у него появились третий глаз, оранжевая кожа и зеленые волосы.

Я пристегнулся, сунул сумку под кресло перед собой и съежился, дрожа всем телом. Бормочущие невнятные голоса по сторонам казались частью зловещего заговора, направленного против меня. Я ругался, я возносил молитвы и наконец снова влился в электронную систему самолета.

Но отвлечения неизбежны — полет долгий.

Я услышал, как стюард предложил мне что-нибудь выпить, и попросил двойной скотч, причем, протягивая деньги, умышленно не смотрел в его сторону. Однако при этом невольно глянул в иллюминатор.

Иллюминатора не было. Меня окружало открытое пространство, как я почему-то и предполагал. Внизу клубились облака. Мы сидели в длинном широком экипаже, и дьявольская упряжка черных как смоль, увенчанных кривыми рогами, изрыгающих огонь лошадей мчала нас к виднеющейся вдали вершине — я знал, это Брокен, — где мерцали вспышки, гигантская тень колыхалась в небе и крошечные фигурки плясали под ней...

Мои сотоварищи-пассажиры... Все уродливые, злобные, у каждого на коленях черная кошка, рядом — самодельное помело, вокруг мечутся летучие мыши... Мы направлялись на шабаш ведьм, и, разумеется, я знал, кому уготовано быть жертвой...

Принесли мой заказ — отвратительное пойло желто-зеленого цвета, с какими-то маслянистыми пятнами на поверхности. Я взял стаканчик и закрыл глаза. Понюхал — скотч. Я сделал большой глоток и поперхнулся. Скотч.

В желудке разлилось тепло. Сидя с закрытыми глазами, я твердил себе, что нахожусь на борту самолета, летящего в Филадельфию. Я протянул руку и коснулся холодного стекла иллюминатора, ощупал спинку переднего сиденья. Некоторое время слушал бортовой компьютер. Я думал о Коре...

Да, Кора, я иду. Так легко меня не остановить — всего лишь несколькими демонами, упырями, чудовищами. Я знал, что сам придумываю их для развлечения в полете, чтобы сбалансировать свое внутреннее состояние. Схожу с ума? Какое там!.. При следующей нашей встрече я буду исключительно рационален. На происходящее надо смотреть, как на результат приема слабительного, как на благополучный исход всего того, что грызло меня на самом глубоком уровне. Я не схожу с ума. Честно, Кора, ведь не могу же я сейчас сойти с ума? Это было бы верхом иронии: обрести столь многое — тебя, свою истинную личность — и сразу все потерять, сойдя с катушек. Нет, я должен верить, что все это служит высшей цели — рациональности. Именно так...

Я сделал еще глоток. Уже чуть лучше. Пока, по сути, я совершенно невредим. И разве участники шабаша не расслабились сами, потягивая из своих стаканчиков? Вздохни, Белпатри. Когда это ты бросил курить? Ты вроде бы имел обыкновение...

А затем чаши весов дрогнули, и я понял, что попался.

— Не желаете перекусить, сэр?

Отказываясь, я машинально открыл глаза. Стюард был все тем же чудовищем, но мой взгляд упал вниз, на открытый храм с колоннадой и скульптурами, где юноши играли на флейтах, а девы танцевали. А посреди храма на некоем подобии алтаря меж пылающих жаровен две седовласые старухи голыми руками раздирали младенца, перемалывая челюстями его косточки, то и дело вытирая кровь, струившуюся из их ртов. Они почувствовали мой взгляд, подняли головы и затрясли кулаками.

Это было кошмарно, и все же так знакомо...

— «Снег»! — вырвалось у меня. — «Снег»! Черт побери, помню!

Сон Ганса Касторпа в главе «Снег» романа Томаса Манна

«Волшебная гора». Изучая в университете литературу, я прочитал эту книгу, о чем упомянул Энн. Оказывается, она тоже читала ее. Как-то мы целый вечер обсуждали значение этой сцены, слияние аполлонического и дионисийского, классического и бесформенного, интеллектуального и эмоционального...

Энн знала, какое впечатление произвел на меня когда-то «Снег».

Я глубоко вздохнул и уловил запах ландышей. Этот аромат все время исподволь сопровождал меня, погребенный под лавиной других ощущений.

«Моя дорогая Энн, — сказал я про себя, — если слышишь, что я сейчас думаю, можешь убираться к черту! Ты дала промашку, я тебя раскусил. Того, что ты делаешь, недостаточно».