Механический рай

— Чего «чего»? — усмехнулся Герасим. — Ты, дядя Вова, совсем дурной, когда нажрешься. Как космонавт в невесомости.

— К-хм!.. Распустился без отцовской руки. Поживи с мое — поймешь что к чему. Я в твои годы… Гм-м… А ты чего меня дядей Вовой, а не папой кличешь? Ты должен меня батей называть, по закону. Я тебя усыновил, заразу такую.

— Я не просил.

— Еще бы тебе, сопле, слово давали! И ты меня век помнить должен, И Клавка, кобыла заезженная. Клавк, поди сюда!

— Сейчас! — откликнулась мать из ванной.

Отчима, прикончившего вторую бутылку, окончательно развезло. Положив здоровенные кулаки на стол, он пережевывал сало и уже не говорил, а что-то мычал:

— Ты… понял?.. Гад… Где шлялся?.. А?..

— У новых соседей был в гостях, — произнес Гера. Еще минут десять, и придется вместе с матерью волочь отчима к кровати. Сам не дойдет.

— Знаю их. Видел вчера, — чуть отрезвел тот. — А чего ты к ним липнешь? У тебя дома нет?

— Это они ко мне прилипли. Дочка их в меня втюрилась. Ничего деваха, ногастая будет. Уже и сейчас есть за что подержаться.

— Чего-то ты рано об этом думать стал. Хотя я в твои годы уже столько девок попортил… В рабочем городке жил, а там… В каждой подворотне…

— Это о чем вы тут? — спросила мать, входя на кухню.

— О бабах, — ответил Гера. — Дядя Вова меня уму-разуму учит.

— Ты бы лучше спать шел, — сказала она мужу. — Совсем вымотался. — Это прозвучало так, словно он только что вернулся после трудовой смены.

— И то дело, — согласился труженик, но неожиданно взгляд его вдруг вновь упал на Герасима и из мутного стал кроваво-красным. — Падла, — просипел отчим, — ты почему «здрасьте» не говоришь?

— А вали-ка ты на фиг! — огрызнулся Герасим.

— Убью-у! — Отчим вцепился одной рукой в стол, пытаясь достать пасынка кулаком, но его повело, он завалился на бок и растянулся на полу. Гера отскочил к плите, на которой закипала кастрюля с бульоном из говяжьих мослов.

— Ну хватит, будет тебе. — Клавдия попыталась поднять мужа, загораживая от него сына, но сама тут же получила удар кулаком в бок, сдавленно охнула и отлетела к стене.

— А-а, твари!.. Сговорились! — заорал отчим, встав на ноги и схватив бутылку за горлышко.

И в это мгновение кипящий бульон выплеснулся ему на голову.

Гера юркнул в коридор, слыша за спиной звериные вопли отчима.

8

Карина еще продолжала в истоме прижиматься щекой к его плечу, но уже исчезала, растворялась во сне, уходила в единственную для каждого страну, ив такие мгновения он всегда глупо боялся, что жена не вернется обратно никогда. Почему — он и сам не мог себе объяснить. Ночь, темнота, все, что связано с луной, тяготило его, таило некую опасную тайну, к которой Владислав боялся прикоснуться. Порою он ощущал себя просто большим ребенком, вынужденным притворяться и играть во взрослого, не понимая и не принимая навязываемых ему правил. Возможно, именно поэтому он и выбрал столь редкую профессию — кукольный мастер. Может, именно оттого и находил больше смысла в жизни детей, чем в жизни тех, кто их породил. Жена что-то прошептала во сне. Он не разобрал, скорее, почувствовал: что-то ее тревожит. Сам он сейчас думал про этого паренька, который случайно вторгся в их жизнь. Хотя, собственно, ничего и не произошло: ну, сначала нахамил, потом напакостил в туалете… И что? Выкинуть его из их крохотного семейного мира, выбросить из головы и больше не замечать. Еще лучше — надрать уши. Но воспоминания о нем невидимо звенели в темноте, словно комар, способный превратить ночь в бессонный ужас, когда приходится постоянно вскакивать с постели, зажигать свет, искать зловредное насекомое по всем уголкам и, не найдя, валиться в изнеможении обратно, стараясь заснуть, а потом ждать, напряженно ждать, когда оно все-таки обхитрит тебя и вонзит свой острый хоботок в твою кожу. Было в этом ожидании новой встречи с мальчиком что-то мистическое, инфернальное, будто предопределенное судьбой, и Владислав чувствовал это. Они как бы наконец-то сошлись, идя несколько лет навстречу друг другу. Странно, странно…

Потом мысли кукольного мастера перекинулись к появившейся сегодня в его мастерской новой игрушке. И это также показалось ему не случайным, наоборот, чрезвычайно важным, знаковым событием. Кто-то словно разбрасывал перед ним метки, в которых он должен был разобраться. Стоило только тому старикану выложить на стол куклу, высвободив ее из простыни, Владислава кольнуло в сердце: что-то знакомое проявилось в чертах лица металлического мальчика. Он уже видел его утром — в этом не было никаких сомнений. Та же улыбка, тот же овал лица. И, что самое удивительное, взгляд. Хотя как можно всерьез говорить о каком-то взгляде у безжизненного куска железа, пусть даже и приобретшего форму человеческого тела? И все же, все же… Ведь и вещи умеют смотреть на своего нового хозяина. Старик, мастер и кукла — все трое улыбались друг другу, как попавшие в одну клинику тяжелобольные, ожидающие операции и не ведающие, что ждет их впереди.