Многорукий бог далайна

Шооран по-прежнему скрывался в нижних ярусах свежевыстроенных островов. Там его никто не пытался искать, слишком прочно впечаталось в разум людей представление, что в шаваре человек жить не может. Наружу Шооран выходил лишь в полной темноте. Сначала, пока сгущались сумерки, подолгу ожидал у выхода, высматривая, нет ли караулов, а если они есть, то где стоят. Теперь он, боясь надорваться прежде времени, строил за ночь один-два оройхона, на зато делал это каждую ночь. Он понимал, что стоит однажды не выйти наружу, и его убежище окажется залитым нойтом.

Когда у него кончалась вода и пища, он, поставив остров, пробирался на один из боковых оройхонов, ставших сухими, и ждал воды. На то, чтобы вымыть сухую землю, воды еще хватало, хотя ее появление ничуть не напоминало прежние потопы. Шооран наполнял обе фляги — свою и чужую, легко забивал пару одуревших от пресной воды тукк и переползал обратно — прятаться и готовить миру гибель. Людей для него не существовало, были лишь фигуры цэрэгов, порой мелькавшие в смотровых окошках, когда Шооран оглядывал перед выходом местность. О том, что делается в населенных местах, Шооран не знал и старался об этом не думать.

Шавар, еще на залитый нойтом, конечно сух, и в нем не трудно пройти до самых глубин, но все же у него мало сходства с алдан-шаваром жилых земель. В алдан-шаваре царит вечный хотя и призрачный день, здесь же — ночь, которую нельзя назвать вечной только потому, что через сутки шавар затянет липкой мерзостью, в которой утонет само понятие света и тьмы. Но пока, что бы ни делалось наверху, в нижнем ярусе — ночь.

Шооран проснулся в неурочный час. Шестым чувством он угадывал, что на воле полдень и выходить нельзя. Приподнявшись на ложе, Шооран всматривался и вслушивался, стараясь определить, что его разбудило. От напряжения перед глазами поплыли цветные разводы, они кружились смешиваясь и уплотняясь, образуя фигуры, и вскоре из темноты на Шоорана глядел черный уулгуй, с которым илбэч так давно не виделся.

«Я сплю», — успокоенно подумал Шооран и закрыл глаза.

Несколько минут он лежал, вслушиваясь в собственное ровное дыхание, потом глаза сами собой разлепились. Уулгуй продолжал смотреть.

— Зачем ты убиваешь далайн? — спросил уулгуй.

— Какое тебе дело до далайна? — вопросом на вопрос ответил илбэч. — Ты давно умер, тебя нет нигде кроме моей памяти, и раз мне не нужен далайн, значит, его судьба не должна волновать и тебя.

Уулгуй покачал головой.

— Ты ошибаешься. Я не умер и никогда не умру, хотя ты и пытаешься убить меня. И я спрашиваю: зачем?

— Так ты… — Шооран судорожно глотнул, не в силах выговорить имя, — …ты — Многорукий?.. ты бог далайна?

— Не все ли равно, кто я? Может быть, я и в самом деле только эхо твоих мыслей, возвращенное пустым шаваром. Но мои вопросы от этого не меняются. Посмотри, что ты сделал с миром! Я устроил вселенную, дав ей закон и порядок. Всему были положены границы — даже мне, и большинство людей жило, не зная страха шавара.

— Ты положил границы не только шавару, но и людям. Твои правила, границы и авары сковали их. Я был в тюрьме и знаю: лучше вообще не жить, чем жить в темнице.

— Ты был наказан, сидел среди собственного кала и жрал тухлятину, а я давал людям столько хлеба, мяса и вина, сколько могла принести земля. Не я виновен, что вам было мало этого.

— Я жил в алдан-шаваре и ел хлеб и мясо, сколько мог вместить. Но я был заперт. Не только моим делам, но и словам была положена граница, братья решали за меня, когда мне надо рисковать, а когда пребывать в неге. Я сполна хлебнул сладкой жизни и знаю: лучше вообще не жить, чем жить так.

— Это твои слова, но что скажут остальные люди, захотят ли они пропадать по чужой указке? Ведь даже каторжники разбежались не все. Кто дал тебе право решать за других — жить им или умирать?

— Люди, ставшие бовэрами, недостойны жалости. Мне нет до них дела.

— Я вижу, добрый илбэч, ты еще страшней, чем я. Думающий как ты, может и победить, а если бы люди пережили тебя, то ты остался бы в их памяти великим богом. Тогда нас стало бы трое: старик, сделавший все и не делающий ничего, я — его тень и истинная суть, и ты — предвечный и единосущный сын и вместе с тем — лучшее из творений, пришедший во имя любви и убивший мир. Жаль, некому будет полюбоваться на такую троицу. Но запомни, илбэч, я сделаю все, чтобы этого не случилось. Я долго уходил от тебя, дальше отступать некуда.

Тяжелый удар прилетел извне в самые глубины шавара. Шооран вскочил, стряхивая остатки сна. Звук был слишком и безнадежно знаком: на оройхон выходил Ёроол-Гуй. А потерявший бдительность илбэч спал в самой глубине шавара!

Не было времени думать, что это конец, что спасение немыслимо, и любые попытки — бесполезны. Шооран побежал, спотыкаясь о неровности необработанного пола и ударяясь о выступы стен. Он благополучно выбрался в верхний ярус, хотя это не имело никакого значения, у Многорукого было достаточно времени, чтобы занять весь оройхон.