Могусюмка и Гурьяныч

Настя, нимало не стыдясь, что осталась вдвоем с Гурьяном, присела с ним рядом.

— Скоро уж плотину откроют, вода пойдет, — сказал Гурьян.

Разговор с плотины перешел на завод, потом на доменную печь. Стал Гурьян рассказывать. Откуда только взялись слова!.. А Насте любо слушать. В разгар беседы вернулись подружки, и у Гурьяна вдруг язык отнялся.

— Ну, я пошел! До свиданьице! — поклонился он, снявши картуз.

Девушки диву дались.

— Он уж из-за тебя и кланяться научился, — изумленно сказала Олюшка.

На Ивана Купалу стояла жара. Девушки бегали друг за другом с ведрами, обливаясь.

Настя заметила, что из-под обрыва в конце улицы появился Гурьян. Он опять брел с завода.

— Погодите-ка, подружки, — сказала она и побежала к колодцу. Набрала ведро воды и притаилась за воротами.

Девушки играли у забора как ни в чем не бывало. Настя смотрела в щелку. Когда в просвете мелькнула русая борода, она толкнула калитку, в два прыжка догнала Гурьяна.

— Что, Гурьян Гурьяныч, жарко? — воскликнула она и обкатила его с головы до ног.

Мокрый Гурьян погнался за ней. Настя весело пустилась наутек. Оглянувшись, увидела она, что мужик догоняет. Настя кинулась в переулок.

Тут место глухое. Слева шел высокий забор, справа — огороды, вдали чернела чья-то баня.

— Не смей трогать, — с оттенком каприза сказала девушка, останавливаясь. — Смотри!.. — добавила она строго и серьезно.

Гурьян вдруг обхватил ее своими тяжелыми руками, прижал к себе и крепко поцеловал в губы.

— Да ты с ума сошел! Ах ты!..

Стыд вдруг охватил девушку. Она ударила его кулаком в грудь и вырвалась. Перескочила поскотину и, забравшись в зелень овощей, остановилась.

— Гляди, как окатила меня, — сказал Гурьян.

Грязная вода капала с его рубахи на жерди изгороди.

— Пропусти, а то поссоримся, — сказала она. — Отойди подальше, а я пойду домой.

Мастер обтер лицо сухим подолом рубахи.

— Смотри, в другой раз утащу и выкупаю в пруду! — сказал он, но отошел покорно в сторону.

Она вылезла из огорода и побежала обратно. У перекрестка остановилась. Он был далеко. Ей стало обидно, что он ушел, не попрощавшись и даже не взглянув на нее.

— Гурьян! — махнула она платком, а когда он оглянулся, скрылась за угол.

Вскоре все заметили перемену в Гурьяне. Он остриг бороду покороче, купил новые сапоги.

— Тебя степная Настя заворожила. Мы знаем: ты для нее стараешься, — говорили ему девушки, когда он приходил посмотреть их хороводы.

— Верно говорят — слово не стрела, а хуже стрелы, — смущали его девицы.

С Настей он помирился. Иногда они разговаривали.

— Ну, расскажи мне еще что-нибудь про завод… — говорила она, садясь на траву. — Ты, сказывают, тайное слово на железо знаешь?

— Это врут. Не слушай. Никакого тайного слова не знаю. Его и нет. Вот я тебе кедровых орехов в тайге набил. На-ка!

— Ты что, лохматый, шепчешь ей тут? — подходя, спрашивали Настины подружки.

— Ну, наговорились?

— Еще ни о чем не говорили, — отвечал Гурьян.

Он звал Настю вниз, под обрыв.

Однажды Гурьян нарвал цветов и принес Насте.

— Кому это? — спросила она, как бы удивившись.

— Тебе. Помни, как на Белой прохаживались. В степь-то вернешься…

Настя понимала, что жизнь Гурьяна мрачна, полна тяжелого труда и что лишь изредка бывали у него радости. Что никакой он не безобразник, а просто ему скучно, вот и балует он, как малое дитя. И ей приятно было видеть, как этот большой и сильный человек, буйный, видно, по натуре, становится кротким.

В воскресенье Гурьян удивил весь завод, явившись на пруд в новых сапогах. Эти были не самодельные, а городские, какие-то особенные.

— Гляди, дивные эти сапоги, — толковали парни. — Разные! Диво! Правый от левого отличается. Как ноги! Есть правый, а есть левый. Не похожи друг на друга, как у господ!

— Вот, видать, его проняло! Какие сапоги себе достал!..

Гурьян заметил девушек, среди них была Настасья.

Вдруг он ушел на плотину, которую в тот год поправляли. В праздник работы там не было, и чугунная баба для забивки свай стояла на мосту. Бабу эту во время работы с трудом поднимали четверо сильных мужиков. Гурьян подошел к ней, постоял, подумал и вдруг, взявшись за рожки, поднял на глазах у всего завода эту бабу и несколько раз до отскока ударил по незабитой до конца свае. И затем, как ни в чем не бывало, поставил ее на место.

Однако тут же все наблюдавшие эту картину заметили, что Гурьян озабоченно нагнулся.

Люди догадались, что хвастовство Гурьяну не обошлось даром, что у его новых городских господских сапог от необычайной тяжести бабы осели подборы.

— Куда ты? Эй, стой! — кричали ему, когда Гурьян быстро пошел с моста, направляясь в поселок.

Парни догнали его и схватили, но он развел руками, и все повалились.

— Некогда, ребята, надо скорей пойти каблуки подбить, прифорситься!

— Эй, каблуки испортил!

— Это он из-за тебя, перед тобой отличиться хотел, — нашептывала Олюшка своей подружке.

А на другой день Гурьян промчался по улице на диком коне, и уж все знали, что, значит, у него в гостях друзья башкиры.

— Он, как степняк, на конях скачет, — говорили про мастера, — а свистнет, как Соловей Разбойник, хоть ставни прикрывай.