Моя любовь когда-нибудь очнется

Пока мой друг пел, я стоял на коленях рядом с моим сыном и, положив голову на гроб, думал о всех тех вещах, которых в его жизни не было и уже никогда не будет. О бейсболе. О тракторе, которым я учил бы его управлять. О картинах, которые он рисовал бы вместе с Мэгги, окуная в краску пальцы. «Можно взять твою машину на сегодняшний вечер, папа?» Первые шаги. Первые девушки. Рыбалка. Насморки, простуды, купание в реке, сказки на ночь, песок в песочнице, школьные каникулы, важная и ответственная роль старшего брата… Я думал обо всем этом и о многом другом, о чем мы говорили и мечтали вместе с Мэгги. Тогда это казалось таким реальным, словно уже осуществилось, и вот все растаяло, исчезло, и я остался один в холодном и пустом месте.

Голос Эймоса, который продолжал петь «О, благодать!», вернул меня к действительности, поскольку каждый новый куплет он ухитрялся исполнить намного громче, чем предыдущий. Наконец гимн закончился, но Эймос еще не все сказал.

– Ты не против, если я спою еще одну штуку?

Я покачал головой, и Эймос снова запел, глядя в сторону реки:

Что ждет меня – пучина бед
Или покой земной?
Душа не ропщет, не кипит,
Покуда Ты со мной…

Насколько я знал, после колледжа Эймос как минимум дважды в неделю пел в церковном хоре. Кроме того, он увлекался церковной историей и обожал выяснять обстоятельства, при которых были написаны те или иные гимны. Много лет назад, когда мы сплавлялись по реке на нашем плоту, Эймос рассказал мне, как был сочинен гимн «Покуда Ты со мной», который он сейчас исполнял. Эту историю я помнил до сих пор. И сейчас, прижимаясь лбом к холодному металлическому гробу моего сына, я вспомнил историю Хорейшо Спаффорда, написавшего этот гимн.

Как рассказывал Эймос, Спаффорд был юристом из Чикаго. Однажды он решил съездить вместе с семьей в отпуск в Европу. Семейство уже погрузилось на пароход, отправлявшийся в трансатлантический рейс, когда Спаффорда срочно вызвали по очень важному делу. Не видя другого выхода, он отправил свою жену и детей в Англию, планируя присоединиться к ним позднее, когда закончит дела. Увы, жестокий шторм потопил корабль, и все четверо его детей утонули. Как потом рассказывали очевидцы, когда пароход уходил под воду, все четверо стояли на носу, крепко держась за руки.

Жена Спаффорда умела хорошо плавать, поэтому ей удалось спастись. Едва оказавшись на суше, она отправила мужу телеграмму всего из двух слов: «Спаслась одна».

В отчаянии адвокат сел на первый же пароход, идущий в Европу. Когда судно достигло того места, где утонули его дети, капитан привел Спаффорда на нос. «Здесь. Это случилось здесь», – сказал капитан и ушел, оставив его на палубе в одиночестве.

Мне очень хотелось знать, что Спаффорд чувствовал в эти минуты, как он себя повел. Сдался ли он? Упал ли на колени? Насколько сильным было его желание броситься с корабля в море? Прыгнул бы он, если бы на берегу не ждала его жена? Я бы на его месте наверняка прыгнул, спеша утопить в океанской пучине и свою боль, и все свои несчастья, но Спаффорд оказался крепким орешком. Он поднялся с колен, вытер слезы, еще раз обвел взглядом холодный, равнодушный океан и вернулся в каюту, чтобы написать прекрасный духовный гимн.

Каким человеком нужно быть, чтобы писать стихи, стоя над тем местом, где в морской глубине навеки сгинули четверо твоих детей? Каким человеком нужно быть, чтобы вообще что-то писать, когда только недавно умер твой ребенок? Как бы там ни было, когда в конце путешествия Спаффорд сошел на европейский берег, готовое стихотворение уже лежало в его кармане. Впоследствии кто-то положил его на музыку, и теперь Эймос пел этот гимн над могилой моего сына.

Еще в самом начале врачи в больнице сказали, что Мэгги, возможно, долго не проживет. Но мне эти слова показались лишенными смысла. Что значит «возможно»? Просто скажите мне, умрет она или нет! С другой стороны, если бы не это несчастное «возможно», за которое я сейчас цеплялся как за соломинку, я бы сам улегся в готовую могилу с гробом сына в руках, а Эймос пел бы гимны над нами обоими.

Тем временем Эймос закончил петь. Его лицо блестело от слез и выступившего пота, который каплями катился по его лбу. Я опустил гроб в могилу, и Эймос взялся за лопату.

– Подожди, – сказал я.

Вернувшись к грузовичку, я взял с переднего сиденья медведя Гекльберри, отряхнул от пыли, поправил у него на шее красную «бабочку», а потом опустился на колени рядом с могилой и положил игрушку на гроб.

Потом я тоже взялся за лопату. Я не швырял землю, а осторожно высыпал ее в могилу, прислушиваясь к тому, как она глухо стучит по запаянному металлическому гробику. Я старался действовать как можно осторожнее, и все равно яма заполнялась слишком быстро.