Моя жизнь

 Когда дочь Таня училась в школе живописи и ваяния, среди учеников был юноша Сулержицкий: умный, способный и живой малый. Он бывал у нас и очень увлекался учением Льва Николаевича. Когда пришло время отбывать воинскую повинность, он отказался от службы, а главное, от присяги. Тогда его поместили в госпиталь на испытание его умственных способностей и телесного здоровья. Мне очень жаль было этого юношу, жаль его всесторонних способностей, и я решилась поехать его уговаривать поступить на военную службу, хотя всегда в душе горячо протестовала и протестую войне.

 Мне дали пропуск, и я поехала в госпиталь. Передо мной отворяли много дверей, у которых стояли часовые. Я пыталась с ними разговаривать, делала им разные вопросы, но на все это запуганные люди отвечали мне только казенным, сухим и резким голосом: "Так точно-с". По коридорам и в соседних комнатах бродили в желто-серых, арестантских халатах и с любопытством смотрели на меня, даму, необычную посетительницу в их темной, неприветливой обстановке.

 Вышел ко мне Сулержицкий, бледный, жалкий. Длинная, очень белая шея его неловко поворачивалась и выступала из слишком широкого ворота желто-серого, арестантского халата, который он поминутно запахивал. Я начала его уговаривать поступить на военную службу и не губить свою молодую талантливую жизнь. Он говорил, что не может присягать по своим убеждениям и идти убивать людей. Я убеждала его, что убивать по всей вероятности не придется, а если будет война, тогда видно будет, что делать.

 Вышла я опять в эти бесконечные двери, за которыми оставались эти несчастные. В ушах моих звучали бездушные слова отупевших часовых: "Так точно-с", и на душе было тоскливо.

 

ДОЧЬ МАША

 В конце января мы узнали о намерении Коли Оболенского жениться на нашей Маше. Это болезненно поразило нас, родителей. Когда впоследствии, несмотря ни на что, Маша все-таки вышла за него замуж, Лев Николаевич с грустью говорил про Машино замужество: "Точно породистую лошадь впрягли в телегу навоз возить".

 В то время Оболенский должен был держать в университете окончательный экзамен. После смерти отца его, кн. Леонида Дмитриевича, осталась его жена, племянница Льва Николаевича Елизавета Валерьяновна, дочь Марии Николаевны, с большой семьей, почти без всяких средств, и должна была уехать из Москвы. Она просила взять старшего сына, студента, в наш дом, и мы пожалели его, и он поселился у нас. Мне лично он был мало симпатичен, я не люблю такие типы, хотя в нем было много положительных качеств: он был не глуп, честен, недурен собой, тихого характера и, казалось, любил Машу до самой ее смерти.

 Помню, как она, живая и либералка в душе, огорчилась, что Колю не забрали вместе с другими студентами в Бутырскую тюрьму. И Коля должен был в угоду ей устроить так, чтобы и его забрала полиция вместе с бунтовавшими.

 О свадьбе Машиной в то время не могло быть и речи, потому что Коля держал еще экзамены, а Маша была бледна, слаба, ее лихорадило, и она кашляла. Решено было ее послать в Крым. Там приютили ее у себя Философовы и графини Бобринские. Особенно внимательно и добро ухаживала за ней старшая дочь Мисси (София Александровна). Сначала Маша затосковала, в Крыму ей казалось все скучно, и она как будто разочаровалась в том, что ожидала. Но потом расцвела весна, начались поездки по красивым местам, сопровождал их приятный товарищ -- Николай Николаевич Львов; встречались старые знакомые и приобретались новые. Между прочим, Маше пришлись очень по душе старички Бакунины. Всем известный Павел Бакунин давно уже жил в Крыму, и Маша писала про него, что он старик чрезвычайно живой, интересный, увлекающийся. Чудесно рассказывает, при этом жестикулирует, глаза блестят, и он делается даже красив,

 

ВСЕ ТОСКА И ЗАБОТА

 Совестно даже признаваться в том настроении, в котором я тогда находилась. Но не всегда зависишь от своей воли и страдаешь сам под гнетом этой тоски, а нет сил ее преодолеть. Несмотря на условия семейной жизни, относительно все-таки довольно отрадные, тоска меня не покидала. Вместе с горем потери Ванечки86, горевала я и о тех естественных радостях, ушедших от меня, которые мы с сестрой испытывали, живя летом вместе, наслаждаясь и природой и семейными радостями. Все это исчезло навсегда. Выдумывала я себе удовольствия и развлечения -- музыку, искусства, но это уже не радости. Мне часто представлялось, что я как волчок, который пустили... Он вертится, но начинает раскачиваться, падать, и хочется опять скорее его завертеть, пока не упадет и не ляжет совсем. Опять на лето собирался приехать к нам С. И. Танеев с своей нянюшкой Пелагеей Васильевной87, милой старушкой, и тогда все этому радовались. Танеев, кроме своей чудесной музыки, вносил в жизнь столько веселой доброты, деликатности и порядочности.