MW-02-03

Небольшой отрезок сомосьеррской дороги с пушками на первом плане. Уже прошли. Возможно, где-то дальше еще скачут на последующие пушки, а может битва уже и закончилась. Во всяком случае - здесь уже кончилась. Застывшие, выплюнувшие все ядра орудия, порубленные трупы, лошади, попавшие в клещи лафе­тов, разбросанные ружья, сабли, банники, стелется дым, маячат придорожные деревья... Тишина. Джон Кен­твелл пишет в стихотворении "Портрет тишины":

"Чтобы написать тишину,

Надо ее собирать

Медленными, осторожными движениями.

Дотянись до тишины и внеси ее вовнутрь (...)

Воздух наполнен шумом,

И, тем не менее, он тих (...)

Портрет тишины

И тишина портрета..."

Тишиной и недвижностью показать самую безумную атаку в военной истории! Тишиной, потря­сающей сильнее всех тех драматичных, динамизированных, возведенных до последней степени битвенного сумасшествия картин Сомосьерры, схваченных в момент, когда "у людей и коней появились перья". Здесь пей­заж после битвы, после наката ужасной волны - саван молчания, кладбищенская пустота, застывшая в капле крови мелодия Ужаса, что как никакое иное представление обвиняет военное смертоубийство, пусть даже славное и такое прекрасное.

Скульптурность и величие испанских Фермопил. Это пение мрачной Тиши. Это ее рыдания!

Именно потому считаемый обыкновенным реалистом Войцех Коссак и является нам художником не менее авангардным чем Гойя, в доказательство чего при веду высказывание одного из членов королевской семьи со­временного изобрази тельного искусства, Марка Шагалла. В 1977 году, когда отмечался его девя- ностый день рождения, журналист "Ньюсвик", Фридман, спросил у него:

- Учитель, согласитесь ли вы, что за последние несколько лет искусство изменилось?

А Шагалл ответил:

- Да. Это уже не искусство поющего сильным голосом. Чтобы потрясти людей, надо кричать тишиной.

Именно так крикнул Коссак. Всего лишь раз за всю жизнь. Но быть гением на миг - как это трудно.

А они? Их убили. Мамелюков, ненавидящие их европейцы вырезали в Марселе, в 1815 году. Шволе­жеры проскакали в атаку еще в нескольких войнах и восстаниях, но им тоже не простили. Нескольких из них, а каждый стоил тысячи, убили в Боррони[2] и бросили в общую яму, громадную, будто долина их славы, и по­крытую молчанием еще более страшным, чем та тишина, что грохочет на картине Коссака.

Преступление без наказания. И траурный кортеж, что, правду говоря, природу подавляет...

Так как же мог бы позабыть о них я, сердце которого захоронено вместе с ними, и который без всячес­кой надежды марширует по пейзажам без битв? Я люблю их любовью такой нежной, что нежнее уже и быть не может, и часто думаю о них с отчаянием, читая самое прекрасное стихотворение Казимеры Завистовской, которое называется "Кладбище":

"Крепко уснули - не выйти им в поле,

Не слушать, как косы звенят поутру,

Не видеть, как девки идут сквозь жару

В венках из колосьев, на хлебном раздолье.

Среди православных крестов деревянных

Заснули меж листьев и трав, и цветов,

Им запахи лета не вскружат голов

В зеленых соцветьях, средь звезд молочайных.

Одежды парадные, пояс богатый

Умершим надели в последний уход.

А сверху осталась душистая мята...

Над хатками дым потянулся, растаял...

И в небе, под аркою Царских Ворот

Приветствует их Богоматерь златая."