Наблюдатель

«Они?» — спросил он себя и смутно припомнил других существ, таких, каким он был когда-то. Они обучили его, сделали из него то, чем он являлся, они эксплуатировали его так же, как и открытые им бесценные планеты. Но он не возражал — это была его жизнь, единственная, которую он имел. Или такая жизнь, или никакой. Он попытался припомнить подробности, но что-то мешало. Никогда он не мог получить полного представления о других виденных им планетах — только какие-то обрывочные данные. Он полагал, что кто-то совершает большую ошибку — ведь накопленный им опыт мог бы служить ему при исследовании каждой новой планеты. Но почему-то они так не считали, стараясь (правда, не совсем удачно) перед очередной засылкой стереть из его памяти все воспоминания о прошлом. Они говорили, что для свежести восприятия, гарантии от ошибок и во избежание недоразумений на каждую новую планету необходимо посылать полностью обновленный разум. Именно поэтому всякий раз у него появлялось ощущение, что он родился именно на этой планете и только на ней.

Что делать. Такова жизнь, а он, будучи в полной безопасности, повидал множество самых разных планет независимо от условий на них. Ничто не могло коснуться его — ни клыки, ни когти, ни яд, ни атмосфера, ни гравитация или радиация, — ничто не могло причинить ему вред, потому что вредить было нечему. Он шел — нет, не шел, он передвигался — через все преисподние Вселенной с полным к ним безразличием.

Раздвигая горизонт, поднималось второе солнце — огромная, чванливая звезда кирпично-красного цвета, а первое солнце тем временем склонялось к западу. «Удобно, что на востоке восходит такая громадина», — подумал он.

«К2, решил он, — в тридцать с небольшим раз больше Солнца, температура поверхности, вероятно, не более 4000º С. Двойная система, но звезд может быть даже больше. Возможно, есть и другие, которых я пока не видел.» Он постарался определить расстояние, но сделать это было невозможно, даже приблизительно, пока гигант не поднимется выше, пока он не пройдет линию горизонта, которая сейчас разделяла его на два полушария.

Однако второе солнце могло подождать, да и все остальное тоже не к спеху. Есть одна вещь, которую он должен рассмотреть в первую очередь. Раньше он не отдавал себе в этом отчета, но теперь понял — его раздражало несоответствие в ландшафте. Явно противоестественным здесь был кратер. Его не могло тут быть. И хотя налицо были все присущие кратеру черты, он не мог иметь вулканического происхождения, потому что находился посреди песчаной равнины, а песчаник, разбросанный по его склонам, состоял из осадочных пород. Не было ни следов извержения, ни старых лавовых потоков. Не мог он образоваться и в результате падения метеорита — всякий метеорит, создавший такой огромный кратер, превратил бы груды материала в спеченную массу и тоже выбросил бы потоки лавы.

Он стал потихоньку перемещаться к кратеру. Грунт оставался все тем же, — все та же красная почва.

Он остановился отдохнуть — если это то слово — на краю кратера и, заглянув в него, застыл в недоумении.

Кратер был заполнен каким-то веществом, которое образовало что-то вроде вогнутого зеркала. Но это было не зеркало — вещество ничего не отражало.

И вдруг на поверхности появилось изображение, и если бы только у наблюдателя могло перехватить дыхание, так бы оно и произошло.

Два существа, большое и маленькое, стояли у края карьера над железнодорожным полотном, а прямо перед ними возвышался срез известняка. Маленькое существо копалось в обломках с помощью какого-то инструмента, который держало в руке. Рука переходила в предплечье и соединялась с туловищем, имевшем голову с глазами.

«Это же я, — подумал он. — Это я, только в молодости!»

Он почувствовал, как его охватила слабость, все поплыло, как в тумане, а увиденная картина, казалось, притягивала его к себе, чтобы он слился с собственным изображением. Шлюзы памяти, внезапно открывшись, низвергли на него давние, запретные сведения о прошедших временах и его родных. Он отбивался, стараясь прогнать их подальше, но они не желали уходить. Словно кто-то схватил его и, не выпуская, нашептывал на ухо слова, которые он не желал слушать.

Люди, отец и сын, железнодорожное полотно, Земля, находка первого трилобита. В него — в это интеллектуальное силовое поле, служившее ему доселе убежищем и дававшее покой, в этот продукт эволюции или инженерного мастерства безжалостно устремилось прошлое.

На отце был старый дырявый на локтях свитер и черные пузырящиеся на коленях брюки. Он курил старую обожженную трубку с обкусанным мундштуком и с интересом наблюдал, как мальчик осторожно откапывал крошечный кусочек камня, сохранивший отпечаток древнего животного.

Потом изображение мелькнуло и исчезло, и он присел (?) на край кратера, обрамлявшего теперь мертвое зеркало, которое не отражало уже ничего, кроме красного и голубого солнц.