Не хочу быть полководцем

Три последующих дня Светозара ухитрилась ни разу не попасться мне на глаза, а на четвертый, поздно вечером, вновь зашла как ни в чем не бывало, но была на удивление тиха и кротка. Не зря говорят, что фурию от гурии отделяет всего одна буковка. И куда только подевалась лихая наездница — ангел передо мной сидел, чистый ангел во плоти. Пышное такое, цветущее небесное создание. Говорит скромно, в глазах печаль, руку то и дело к сердцу прижимает — мол, и ты пойми скорбь мою сердечную. Ведь у меня по тебе душа точно так же болит, как и у тебя по княжне.

Я представил и… пожалел. В очередной раз. Действительно, мается ведь девка. Угораздило же ее влюбиться не в того, в кого надо. Разве она в том виновата? И так размяк, что даже не стал отказываться от «прощальной» чаши. В иное время я бы, конечно, сто раз подумал, а тут… Не зря она передо мной целый час рассыпалась в любезностях, ох не зря. И чашу эту я хоть и с недоверием, но из рук ее принял, тем более что она напоследок, то есть выпиваем с ней пахучего медку, и она уходит, спокойная и довольная.

Не подвела ведьма — и впрямь ушла. А медок оказался больно хмельной, да и денек прошедший не из легких, опять же на стрельбище я продрог, словом, повело меня. Прошло всего ничего — минут десять, не больше, а чувствую — пора баиньки, а то так и засну не разувшись. И тут…

Я глазам своим не поверил — княжна заходит. Мне бы, дураку, прикинуть, что не может она появиться здесь, в моей опочивальне, да еще в столь поздний час, никаким боком не может, а я, балда, так обрадовался, что тумблер с логикой отключил и думать ни о чем не стал. Не мог я прикинуть — нечем было. Хороших мне травок в медок злыдня эта подсунула.

Дальнейшее помнится смутно, как в тумане. Не потому что стыдно — и впрямь все плыло. Что в голове, что перед глазами — сплошной хоровод. Я и саму княжну толком не мог разглядеть. Таращусь, а она как стояла в дымке радужной, так и стоит. Одни только серьги отчетливо видны — синие, под цвет ненаглядных очей.

— А знаешь, — спрашиваю, — ведь это не князь Воротынский тебе их прислал. От его имени — да, но выбирал и покупал я сам.

— Знаю, — щебечет она в ответ.

— Откуда?

— А я сразу, как только их увидала, сердцем почуяла. С любовью они дарены, да не с родственной — с иной.

Словом, все как надо говорит. И от этих ее слов я все больше и больше расползался, пока не поплыл совсем. Как тесто по сковородке. В душе птицы поют, на сердце цветы расцветают, в ушах кто-то свадебный марш Мендельсона наяривает.

— А знаешь?..

— Знаю…

— Откуда?..

— Сердцем чую…

— Люблю тебя…

— И я тебя…

— Истосковался…

— И это почуяла. У самой мочи нет ждать. Ныне я на все согласная.

— И батюшки не боишься?

— Ты — мой батюшка, ты — моя матушка, ты свет очей моих. Без тебя и жить ни к чему.

Я с поцелуями — она не отворачивается, отвечает, да еще лепечет смущенно:

— Свечу погаси. Впервой ведь мне.

Мне и невдомек, отчего это она так старательно лицо от меня отворачивает да свечу погасить просит. К тому же желание вполне естественное для стыдливой девственницы — и тут подозрений не возникло.

Дунул я на подсвечник и снова к ней. Опять нежности лепечу, руки ее глажу, а дальше боюсь. Если бы псевдокняжна не ободрила, так, наверное, и не решился бы, но уж коль она сама недвусмысленно заявляет, что эта ночь — наша…

И то спросил я ее все-таки, уточнил:

— Не пожалеешь?

— Жалею об ином — что ранее на такое не решилась.

Что-то мелькнуло у меня в сознании, совсем ненадолго, буквально на секунду:

— А как ты… здесь?

Но она и тут не растерялась, сплела историю, что отец сызнова сватать ее привез за овдовевшего царя, вот она, улучив момент, и сбежала.

Я, как дурак, рад стараться. Все на веру принимаю, да еще и сам ей подсказываю:

— Даша помогла?

— Она, лапушка, — следует ответ, и тут же: — Я бы и поране к тебе явилась, да гляжу — не один ты. Что за разлучница?

— Что ты, что ты?! — испугался я. — Никакая это не разлучница. Она тоже хорошая, только несчастная.

Интересно, если бы я стал поливать якобы отсутствующую Светозару грязью — выдержала бы она свою роль до конца? Трудно сказать. Но я рассказал без утайки все как есть. Почти без утайки. Получилось, что она и впрямь хорошая, и впрямь несчастная, да еще и невезучая — угораздило девушку влюбиться в того, кто ее не любит, потому что сердце другой отдал. И вновь с поцелуями лезу. На сей раз еще и с умыслом. С их помощью уходить от опасной темы лучше всего.

Ну а где поцелуи, там и все остальное. Помнится, мне, дураку, еще понравилось, что хоть моя княжна и неопытная совсем, но и не лежала безучастно — сама помогала. Слегка. И вначале, когда я ее раздевал, ну и потом тоже.

Последнее, что было до того, как мое сознание все-таки пробудилось, это стихи. Кажется, Заболоцкого я ей читал: «Очарована, околдована…» А может, Федорова: «Милая моя, милая. Милому вымолить мало…» Но это тоже помню очень смутно.