Необычный полёт

— На этом все, разве что дело у Путсина не выгорело. Старрет оказался парнем, который знает, как позаботиться о своих интересах.

Не считая самого большого и важного из них; здесь он потерпел неудачу.

Ему показалось, что Боргенезе барабанит пальцами по столу, но советник полиции стучал по клавиатуре. Вошел полицейский, и советник кивнул в сторону Путсина.

— Заберите в следственный изолятор.

— У вас нет доказательств, — начал Путсин. Лицо его осунулось и исказилось гримасой страха.

— Думаю, будут, — равнодушно бросил советник. — Вы не представляете, насколько эффективны наши лаборатории. Вы заговорите.

Когда Путсина увели, Боргенезе повернулся в кресле.

— Очень хорошая работа, Луис. Я вами доволен. Думаю, со временем из вас получился бы отличный полицейский. Несколько старомодный, конечно.

Луис уставился на него.

— Вы что, не поняли? — спросил он. — Я Дорн Старрет, дешевый аферист.

Ему следовало узнать себя еще в том мысленном образе, который он рисовал с закрытыми глазами. Левша? Вовсе нет. Таким человек и видит себя в зеркале. В зеркальном отражении правое становится левым.

Советник выпрямил спину. Голос его не звучал больше вежливо и добродушно.

— Боюсь, вы не сумеете подтвердить это, — заявил он. — Отпечатки пальцев? Разве кто-нибудь из прежних подельников Старрета опознает вас? Остается Путсин, но у него не будет возможности дать показания. — Советник улыбнулся. — И, наконец, позвольте вас спросить: когда он предложил участие в своей афере, разве вы согласились? Нет. Вместо этого вы доставили его сюда, хотя понимали, что вам грозит регрессия.

Луис изумленно захлопал глазами.

— Но…

— Здесь нет исключений, Луис. За определенные преступления следует наказание в виде регрессии. Закон не делает различий в той части, как именно исполнять наказание, и это хорошо. Если и существовала такая личность, как Дорн Старрет, то она канула в небытие, когда Путсин ее регрессировал. И не только в гражданско-правовом смысле.

Советник Боргенезе встал.

— Видите ли, регрессия очищает человека от всего, что он когда-либо знал — и хорошего, и плохого. Она оставляет ему только взрослое тело, а мы наполняем его мозг фактами взрослой жизни. Дайте ему малейший шанс, и он поведет себя, как зрелая личность.

Боргенезе не спеша прошелся и остановился перед столом.

— Мы защищаем жизнь. Жизнь каждого. Включая тех, кто еще не стал жертвой. У нас нет смертной казни, и мы ее не хотим. Самое большее, что мы можем сделать с человеком, — дать ему еще один шанс, через регрессию. У нас одно наказание и для тех, кто лишает памяти, и для убийц, только с одним отличием: человек, который регрессирует другого, знает, что у него есть шанс избежать наказания, а у убийцы такого шанса нет.

— Это административное правило, а не закон: полиция не отслеживает жертв регрессии. Иначе гнев и алчность вышли бы из-под контроля. В обществе и так хватает неуправляемых эмоций, а пока они есть, у нас должен быть и клапан безопасности. И регрессия здесь служит прекрасным инструментом.

Луиза попыталась было заговорить, но Боргенезе жестом велел ей сохранять молчание.

— Вы знаете, сколько у нас убитых за последний год? — спросил он.

Луиза покачала головой.

— Четверо, — сообщил советник. — Четыре убийства на население в шестнадцать миллиардов. Своего рода рекорд, и это известно всякому, кто читал загадочные для нас романы двадцатого века. — Он лукаво взглянул на Луиса. — Ведь вы читали, не так ли?

Луис молча кивнула.

Боргенезе ухмыльнулся.

— Я так и думал. Сегодня только три типа людей знает про отпечатки пальцев. Первые два — историки и полицейские. Не думаю, что вы к ним относитесь.

Луиза, наконец, сумела задать вопрос.

— Возможно, установка Путсина изменила бы положение дел?

— Вот как? — Советник напустил на себя озабоченный вид. — Вы помните, как ее построить?

— Забыла, — призналась она.

— Вот видите, — сказал Боргенезе. — И, уверяю вас, Путсин тоже забудет. Как осужденный преступник — а его осудят — он получит ложную память, которая не позволит ему проникнуть в прошлое.

Мы не хотим, чтобы такая установка появилась у человечества, пока оно не станет полностью и окончательно цивилизованным. За последние сто лет ее изобретали дюжину раз, и она неизменно так или иначе терялась.

Советник на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл их, Луиза смотрела на Луиса, а тот уставился в пол.

— Вы двое можете идти, — сказал он. — Когда будете готовы, для обоих найдется работа в моем департаменте. Можете не спешить, ваши места не займут.

Луис покинул кабинет, миновал длинный коридор и вышел в ночь.

Она догнала его, когда он уже соскочил с ленты и направлялся к Приютам.

— Догадываюсь, что сказать тебе почти нечего, — пролепетала она. — В самом деле, что скажешь девушке, которая узнала, что ты ее едва не убил?

Он тоже не знал, что сказать.

Они молча шли рядом.

Она остановилась возле своей двери, но входить не стала.

— И все же это говорит о твоих чувствах — то, что ты забыл собственное имя и взял мое. — Теперь она улыбалась. — Думаю, что сумею сделать для тебя не меньше.