Нет

На той вывеске, которая у них видна с улицы, под надписью Big Tits Pub сиськи выпирают в виде двух довольно больших арбузов, зато под надписью непосредственно над баром они выглядят двумя остренькими горками. Просто не состыковали чего, или нам пытаются намекнуть на разнообразие больших сисек в этом прекрасном месте? У официантки, между тем, груди маленькие – очень маленькие, совершенно незаметные под обтягивающим черным платьем и белым фартучком. Зачем-то они тут пытаются воссоздать атмосферу девяностых прошлого века – можно подумать, девяностые выглядели так. Сделали бы себе обычный паб, паб как паб, и просто повесили бы на стену табличку «Никакой политкорректности!» – сюда ходили бы те же толпы, что и сегодня, но при этом обстановка не пахла бы таким лобовым, таким скучным китчем. Мне тут почему-то неприятно – может, из-за того, что этот паб напоминает рассказы деда о прадеде: как в годы молодости, где-то в шестидесятых, прадед и его друзья подняли большую бучу, тут, в Калифорнии, двести с чем-то миль к северу, в Ю-Си Беркли. Тогда еще большинство американцев были белыми, и мой прадед, как ни странно, тоже был белый, даже натуральный блондин, и они вместе с друганами стали требовать равных прав для всех – для азиатов, для черных, для женщин, геев – всех на свете. Они захватили небольшой парк рядом со своим университетом и там демонстративно начали трахаться, все вместе, без различия цвета кожи. А потом их разогнала полиция, потому что, объяснял мне дед, тогда было незаконно если, скажем, китаец – с негритянкой, прямо как сейчас незаконно трахать детей. И прадеда, и всех его друганов отпиздили, кого-то убили даже, но он все равно вспоминал об этом как о лучших днях своей жизни.

– Бо? Ау? Ты со мной? Ну, давай, говори, что не так? У тебя было такое же лицо, когда я принес тебе «Мехико». Что тебе сейчас не нравится?

– Все хорошо, Йонги, я слушаю; так, припомнил семейные басни.

– У тебя в семье были афроамериканцы?

– Нет, я про другое. Дед, кстати, говорил, что прадед лично знал человека, который придумал это слово. Большой политкорректор был мой прадед, юрист, в комитеты входил, выступал в судах, боролся, а к старости полюбил места вроде этого «Биг Титс Паб», ну, только во Флориде, естественно. Водил деда в заведение, которое называлось Yellow Face, и там в самом деле была неплохая пекинская кухня, все официантки кланялись, когда приносили чай, и можно было кричать им: «Эй, пиздоглазая, пошевеливайся!», – и все, конечно, кричали, даже китайцы и китаянки, которые туда в основном и ходили. Дед говорил – сидит, в руке палочки, в другой – вилка, пьет весеннее сливовое и плачет. «Сынок, говорит, мы же сами сделали все это говно, мы же хотели как лучше, ты веришь?» Я верил, да, и понимал, что он чувствует себя идиотом, нельзя было так палку перегибать.

– А ты сам при всем этом не хочешь ставить свое имя на «Белой смерти»? Ты же все равно деньги на фильм даешь – что вдруг за стыдливость?

Луч лазера играет на сиськах над барной стойкой, перекрашивая их из розовых в голубые, а потом в фиолетовые. Ни черных, ни желтых, ни белых. В самом деле – какая разница. Крикнуть официантке: «Бэйби, еще пива!»

– Интересно, если ей крикнуть «пиздоглазая», она поймет?

– Я боюсь, Йонги, что ее поколение просто не знает английского – ну, кроме того разве, который на коробках с порно. Традиция, то-се, вот они и знают двадцать слов – «большой», «горячий», «сиськи», ну и еще что-то. Ладно, возвращаясь к теме – я просто думаю, какими благими намерениями вымощен путь туда, куда мы пришли. Политкорректность, да; Кодекс AFA, морфов не снимать, худых не снимать, толстых не снимать, белых с белыми не снимать, того не снимать, сего не снимать – политкорректность.

– Это, дорогой товарищ, еще не превращает сами намерения в ничто. Ты же понимаешь тоже, что мои фильмы – об этом, об этом, именно об этом! Особенно «Смерть» будет об этом! Ну чего ж ты уперся, а?