Нет

И действительно – увезли, забрали, я еще понадеялся, что расслаблюсь, забуду весь этот кошмар, съезжу наконец в Херст-касл, паломничество по киноманским местам. Помню, когда узнал, что у Бо дом в Сан-Симеоне, я еще шутил, что, мол, давай ты, Бо, будешь Даб-Ю Ар Херст, а я буду юный Орсон Уэллс, но все у нас будет по-другому. И он что-то мне отвечал, а я продолжал шутить про то, что можно сделать красивое артхаусное чилли про Херста и Мэрион Дэвис, чисто для фестивалей, и только минут через пятнадцать понял, что он – не знает. Что он не смотрел ни «Гражданина Кейна», ни даже скучнейшей ванильной переделки начала века – «Мой розовый бутон»; и все, что он знает о Херсте, – это что говорит экскурсовод в Херст-касл. Я туда так и не добрался, и в этот раз тоже, потому что вот уже четыре дня мне кажется, что я тихо растворяюсь, таю, возвращаюсь в тот короткий период детства, когда у меня было детство. Первый день я не отходил от комма – перезагружал чарты и смотрел, как каждый час попрыгивают цифры в третьей-четвертой строчках, но первой железно стояла «Белая смерть», и только прищелкивали процентики в правой колонке: «плюс», «плюс», «плюс». Лиза приходила и приносила то чай, то маленькие пирожки, один раз сумела за шкирку вынуть меня из кабинета Бо и посадить за обеденный стол со всеми – но я заглотил суп, сказал, что не голоден и второе не буду, на все вопросы отвечал: «А?» – и Бо сказал: «Так, встал из-за стола, пошел читать чарты», – и меня как ветром сдуло. Второй день я тоже проторчал в кабинете, читая бесконечную прессу; сначала следил за какими-то дискуссиями, потом – только за двумя основными, на израильском сайте прокатчика и на спонтанно созданном какими-то мудаками антисайте; потом понял, что и этого слишком много, и переключился только на материалы в основных новостях. Периодически выбегал к Бо, кричал: «Я хуею! Я просто ху-е-ю!» – сбивчиво рассказывал, что «Лига памяти жертв СПИДа в Африке» объявила его, Йонга Гросса, «врагом черного народа», а спикер Ассоциации американских врачей заявила, что «Йонг Гросс не заслуживает жизни в цивилизованном мире, он не заслуживает того, что человечество создало для него благородным трудом и соленым потом». «Хорошо хоть клятва Гиппократа запрещает им отказаться меня лечить!» – кривлялся, бегал на кухню к Лизе, хватал кусок печенья и убегал обратно в кабинет с горящими глазами и набитым ртом. На третий день пришлось отключить комм – во-первых, истерически дозванивался пиарщик прокатчиков, пер на меня, как сеймер, и невозможно было уже не отвечать, стыдно, да и тянуло заговорить, высказаться, вкатить им как следует, объяснить придуркам, что ни фига они не поняли в этом фильме, – но пообещал Бо, пообещал, что еще три дня как минимум буду сидеть безвылазно у них дома, есть Лизины пирожки и резаться с Яшкой в «Огненных кен-ко» – и вот сижу, но только какие уж тут кен-ко, и Яшка в одиночестве обламывает врагам титановые надкрылья, пока я роюсь до головокружения в новостных лентах. Надо бы прекратить, но…

– Спасибо, Бо, спасибо. Я тоже, раз уж мы тут говорим пышные речи, должен тебе сказать: без тебя не было бы ни фильма, ни Йонга Гросса. И еще. И ты, Лиза, и ты, засранец, и ты, Бо – вы самое реальное приближение к семье, какое было у меня за все эти годы. Спасибо вам.

– Я иногда думаю, папа, что Йонги – твой настоящий сын. Не в биологическом смысле, а в каком-то другом. Что такой чудесный отец заслужил, понимаете ли, другого сына – целеустремленного, успешного, талантливого, знающего арабский. И я на самом деле искренне очень рад, что боги, исправляя досадную ошибку, послали тебе Йонга. Честное слово.

Лиза даже меняется в лице и смотрит на Бо с таким укором, что он сейчас, кажется, под стол залезет; вдруг понимаем и она, и я, и Бо, видимо, тоже понимает вдруг, что последние дни тут только обо мне разговоры и были, что Бо так сиял на мои чарты и на мои байки, что Лиза так суетилась, меня подкармливая и отогревая, что как-то даже… как-то…

– Не юродствуй, Яша; зачем мне надо, чтобы Йонги был моим сыном? У меня есть прекрасный сын – это ты, я никого больше не хочу. Йонги – мой друг, я очень его люблю; мне очень приятно слышать, что мы ему как семья; но я никогда и ни на кого тебя не променяю. И никто, ни Йонги, ни кто-нибудь еще мне тебя не заменят. И, поверь мне, ты еще окажешься успешным, целеустремленным и талантливым. Если захочешь.