Нет худа без добра

В фильме, как Вы помните, Вы кричите: «Нет, сэр! Нет, сэр!» – и я, наверное, тоже крикнул это, когда мы смотрели фильм, потому что отец Макнами поглядел на меня и спросил:

– С тобой все в порядке?

Я кивнул. По щекам у меня скатились слезы – я не успел их вытереть. А потом был эпизод, когда разъяренный Луис Госсетт-младший, стремясь сломить Ваш дух, заставляет Вас без конца ложиться на спину и подниматься в сидячее положение, и в конце концов Вы кричите ему: «Мне некуда больше идти! У меня больше ничего нет!»

Я помню, мама всегда плакала в этом месте – наверное, потому, что у нее все эти годы не было ничего, кроме ее дома и меня. А ей всегда хотелось большего. Она хотела сказки, а получила вместо этого рак мозга, хотя всегда была очень доброй женщиной и за всю свою жизнь не сделала ничего плохого и не причинила никому ни малейшего вреда.

Мы с отцом Макнами досмотрели фильм до конца, хотя я лишь тупо пялился на экран, стараясь не воспринимать ни изображение, ни звук.

Я как бы спрятался в густой тени в самой глубине своей черепной коробки, на пыльном чердаке своего сознания, куда редко заглядывают, и думал о маме. О том, что ее больше нет со мной. О том, где она находится и как в действительности выглядит Царство Небесное.

Мне ее не хватает.

Мне действительно ее не хватает.

И хотя это, конечно, эгоистично, но мне хотелось, чтобы это она смотрела вместе со мной фильм – и даже чесала мне макушку, – а не Венди и отец Макнами. Как было бы хорошо, если бы ничего не менялось. Если бы жизнь была справедлива. От всех этих мыслей сердитого человечка в моем желудке стало тошнить.

– Бартоломью! – подтолкнул меня локтем отец Макнами.

У него был озабоченный вид.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Я кивнул.

Я посмотрел на Венди. Ее голова была все так же спрятана под подушкой.

– Я устал, – сказал я.

– Так ложись спать, – предложил он.

Я хотел спросить отца Макнами, не надо ли нам сделать еще что-нибудь, чтобы помочь Венди, не грех ли это – желать, чтобы мама была по-прежнему со мной, а не на небесах, что мы будем делать дальше и как мне вообще жить теперь, но я знал – он ответит, что все это раскроется нам не в наше, а в Божье время и что надо просто набраться терпения и ждать, когда Бог заговорит со мной, когда я услышу Его голос. Или, еще хуже, опять заявит, что он больше не священник и Бог не разговаривает с ним. Поскольку я приблизительно знал все, что мой духовный наставник мог сказать мне, я решил, что задавать ему вопросы бессмысленно.

Так что я пошел в свою комнату, выключил свет, отключил сознание и быстро переместился в другой мир.

Мне опять приснилась мама, она пришла и села на краешек моей постели.

– Мама! – сказал я во сне и хотел обнять ее, но она была как призрак, и мои руки прошли сквозь ее тело. – Можно с тобой хотя бы поговорить?

Она улыбнулась и кивнула.

Выглядела она так же, как перед болезнью: волосы были на месте и не было послеоперационных шрамов.

Она была такая же, как всегда, до того как инфильтративный рак изменил ее.

– Как мне жить всю оставшуюся жизнь?

Мама пожала плечами.

– Я даже не знаю, чего я хочу. Не говоря уже о том, как добиться этого. Я никогда этого не знал. Я вообще ничего не знаю!

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

Когда стало ясно, что она мне не ответит, я сказал:

– Мне нравилось жить с тобой, мама. Очень нравилось. Мне не хватает тебя. Я не знаю, что мне делать.

И тут она стала таять в воздухе.

– Куда ты? – закричал я. – Не покидай меня!

Она улыбнулась еще раз, прежде чем исчезнуть, и я проснулся весь в поту, оттого что кто-то говорил «ш-ш-ш-ш-ш» прямо мне в ухо.

Сердце мое застучало, потому что я подумал, что мама действительно вернулась или что ее смерть от рака мне просто приснилась, а теперь я проснулся в то время, когда она была жива. Но я ничего не мог разглядеть, потому что свет был выключен, а шторы задернуты.

– Кто здесь? – спросил я.

– Мне некуда больше идти, – произнес женский голос в темноте, повторив Вашу памятную фразу из «Офицера и джентльмена», одного из самых любимых маминых фильмов. Но это была не мама, так как одежда женщины издавала едва ощутимый аромат абрикоса, лимона и имбиря.

– Венди?

Я слышал, как она дышит в темноте.

– Вы считаете меня неудачницей? – спросила она.

Я попытался разглядеть ее, но не мог сфокусировать взгляд.

– Что? – произнес я.

– Вы – считаете – меня – неудачницей?

– Нет.

– Считаете, считаете.

– С какой стати?

– Потому что, вместо того чтобы помогать людям жить и быть здоровыми, я позволяю человеку унижать себя физически и психически ради его денег, его силы и влияния.

– Может быть, вы просто искали свою стаю, – сказал я, вспомнив, как она любила рассуждать об этом. – А вам попалась неподходящая птица.

– Неподходящая птица, – рассмеялась она. – А почему я выбрала такую? Или мне случайно такая попалась? Подумайте об этом, Бартоломью.

– Я не знаю. Может быть, потому, что он красив, богат и умеет уговаривать? Может быть, вы притворялись, обманывали саму себя?

Она издала в темноте короткий неприятный смешок, заставивший меня поежиться.