Ночь предопределений

— Ты подбрось, — сказал Жаик, — подбрось, Кенжек, не скупись…

Кенжек положил на бугорок сонно мерцающих углей две лучинки, крест-накрест.

— Как странно… — вырвалось у Веры, и она поежилась, — она сидела спиной к выходу, откуда в грот втекала ночная прохлада. — Как странно… Неужели все это было?.. — Глаза ее, покруглев, обошли всех, задержавшись на Спиридонове. — Почему на свете столько тяжелого, страшного?.. И как это себе представить — в такую ночь?.. Когда всюду такая тишина, и луна такая волшебная, и такой мир повсюду, такое блаженство… И мы сидим у костра, беседуем, и нам так хорошо… — Она сидела, обхватив руками колени, глядя в огонь застывшими зрачками.

Ребенок, подумал Феликс о ней, подумал с нежностью и жалостью, на миг и сам ощутив себя ребенком, готовым поверить в чудо.

— И кажется, здесь так было всегда… — продолжала Вера. — Было и будет…

В костре потрескивало. Жаик, кряхтя, нагнулся, поддел щепочкой и подбросил в огонь выскочивший из пламени уголек.

— Давно когда-то, — неохотно, с вынужденной добросовестностью историка, проговорил он, — в девятом веке была здесь битва между саками и огузами. Тысячи воинов с обеих сторон погибли. Мы с Айгуль сами находили наконечники стрел, копий — для музея… Там, внизу, — он кивнул на выход из грота, затянутый словно прозрачной голубой кисеей.

Вера не шелохнулась, как если бы слова Жаика облетели ее, не задев. В ее неподвижности ощущалось сопротивление. Будто ей хотелось вопреки всему защитить, уберечь эту ночь, эту тишину…

Вот они что означают, подумал Феликс, пятнышки, черточки — внизу, на равнине… Это тени от мазаров, могильников… А когда-то, перед битвой, там до утра горели костры, и вокруг них грелись те, кто ляжет на другой день в эту землю…

Ему вдруг представилась вереница костров, начало которой дугою уходило в пространство и терялось в нем среди звезд, похожих на искры… Были между ними костры беглецов-несториан, в чужих краях искавших спасения и приюта… Были костры терпеливых мусульманских паломников, жаждущих чуда… Были сноровисто, по-походному, разложенные костры ходоков из уральских станиц, на пути в страну Беловодию… Были привальные костры геологов, с неожиданно и четко мелькнувшим лицом Самсонова… Был их костер, у которого сидели они после долгого, бесконечного дня, проведенного в «рафике», рыщущем по раскаленной степи… Кенжек регулировал огонь экономно, и был он неярок и слаб, но в нем, казалось Феликсу, вместились тысячи тысяч костров. Великое множество людей заполнили грот, и все молча, без слов понимая друг друга, тянули руки к огню, раскрыв ладони, шевеля пальцами навстречу теплу и свету.

Он что-то такое сказал, о кострах, не помянув при этом о костре, который для него был самым явным и зримым — до последнего уголька, до развешенных вокруг для просушки вонючих солдатских портянок… О нем, разумеется, он не сказал ничего, но тем не менее почувствовал себя немножко ограбленным, в суеверной привычке помалкивать и таить все внутри — для заправленной в машинку страницы или хотя бы записной книжки… Но тут ему не пришлось ломать себя, получилось это как-то нечаянно, само собой — он говорил, и чувствовал — говорил хорошо.

После того, как ом смолк, с минуту еще было тихо, слышалось только, как то ли тяжело дышит, то ли похрапывает Гронский, сидя на своем камне и опустив веки.

— Вы пифия, — первым подал голос Карцев, разглядывая Феликса, как пыльную монетку, которую потерли. — Смотрите в огонь и вещаете…

— Пифии не вспоминали, а предсказывали, — Феликс рассмеялся. — Будь я пифией… Не знаю, как для всех остальных, а для вас… Я бы предрек, что для вас эта ночь не пройдет бесследно… — Он посмотрел на Карцева, не зная, понял ли тот его. И по тому, как хмыкнул Карцев, почувствовал — да, понял.

— Возможно, вы правы… — сказал Карцев.

— О чем это вы?.. — спросила Рита, в недоумении приподняв брови. — Нам тоже хочется знать!

Карцев с нарочитой медлительностью прикуривал сигарету.

— О городе, — щадя его, сказал Феликс. — О городе, куда вы когда-нибудь приедете на гастроли…

— Вот уж — помилуй меня, господи!.. — рассмеялась Рита и даже перекрестилась — правда, левой рукой.

— Почему же? — он улыбнулся. — Это будет лучший в мире город, не похожий ни на один другой. Город, который не снился ни Мис ван дер Роэ, ни Корбюзье, но снился тем, кто искал Беловодию…

— Вы — дьявол, — сумрачно проговорил Карцев. — Вы помните, я вам это сказал в первую же встречу?.. Он — дьявол! — повторил Карцев и размашистым жестом указал на Феликса. — И к тому же сочинитель, болтун… Что вы понимаете в Корбюзье? — спросил он с угрозой в голосе.

— Ничего, — произнес Феликс вполне смиренным тоном. — Ровным счетом ничего.

— Бек, — прорычал Карцев, не опуская руки, — он — дьявол?..

— Кажется, у нас что-то еще осталось… — уклонился от прямого ответа Бек и скосил глаза на бутылки.

— В такую ночь не надо поминать о дьяволе, — произнес Жаик, улыбаясь всем своим круглым лицом. — Сегодня святая ночь — ляйлят аль-кадр…

— Это еще что? — спросил Карцев, но руку убрал. — Ляйлят…