Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

В середине февраля 1826 г. Боровков представил сначала Комитету, а затем императору «очерк» истории тайных обществ, «извлеченный из показаний главнейших членов и добровольных открытий некоторых отклонившихся от общества». «Очерк» развивал уже известную версию: благодаря наличию у тайного общества «внешней» («благовидной») цели оно смогло вовлечь в свои ряды «даже поборников неколебимости престола, отличных поведением и талантами…». В первые годы существования общества лишь ограниченное число его участников узнало «сокровенную цель». На Московском съезде в 1821 г. многие члены, «услышав о сокровенных замыслах разрушить существующий образ правления, отказались решительно от общества». Участники военных выступлений 1825 г. были также разделены на два разряда: 1) члены тайных обществ, готовившие переворот; 2) «увлеченные мнимым предлогом неправильной присяги»[38]. Очевидно, для незнакомых с «тайной» целью конспиративного союза, как и для увлеченных в мятеж «предлогом неправильной присяги», можно было ожидать смягчения или даже полной отмены наказания.

Официальная градация усложняла картину, делала заговор сложным соединением разных степеней причастности и осведомленности о цели тайных обществ. Власти важно было показать, что к следствию привлекаются различные категории причастных к делу лиц, что среди тех, кто будет подвергнут ответственности, окажутся как формально состоявшие в политической конспирации, так и не состоявшие в них, но получившие от членов тайных обществ четкое и конкретное представление о планах, сроках и средствах переворота и не сообщившие о них правительству.

Итак, на первом этапе процесса власть стремилась показать, что к следствию привлечены разные категории причастных, степень вины каждой будет в полной мере выявлена и принята во внимание. Следствие представлялось таким образом необходимым именно с этой точки зрения; власть же получала в общественном мнении благоприятный для себя ореол справедливого судьи, который первоначально собирает объективные данные, отбрасывая пристрастие и прощая малозамешанных и «заблудших», выносит решения исключительно на основе имевших место фактов, наказывая действительных преступников.

Водораздел между теми, кого ждет наказание, и теми, кто вправе рассчитывать на снисхождение, проходил по вопросу об осведомленности о политических намерениях заговорщиков. Опубликованный в общее сведение официальный документ содержал фразу: «Нашлись и такие, которые хотя не принадлежали к сей злодейской шайке, но знали, не открыли их преступных умыслов и тем сделались сами причастными их преступлению»[39]. Это сообщение напугало многих. Из него вытекало, что даже известность и недонесение о цели и, может быть, только о существовании тайных обществ официально объявлялось преступлением, подлежащим преследованию[40]. Если человек не принадлежал к тайному обществу, но знал о каких-либо обстоятельствах, принимал участие в политических разговорах, в особенности с привлеченными к следствию лицами, то он мог ожидать наказания как «замешанный» в дело, причастный к нему. Таким широким «подходом» к определению виновности отличается только этот документ. Представляется, что его авторы, говоря о привлечении к ответственности, не имели в виду тех, кто только слышал о тайном обществе «по слухам», не будучи причастен к его деятельности, а подразумевали лиц, в разной степени причастных к организационной структуре конспиративных обществ, но формально не состоявших в них.

Основной задачей опубликованных официальных документов, без сомнения, являлось формирование образа справедливого, обоснованного и беспристрастного расследования. Целью подобного освещения следственного процесса и введения указанной градации привлеченных к нему лиц являлось не в последнюю очередь формирование в русском обществе представления о том, что следствие не стремится вовлечь в дело невинных и «малозамешанных», которых освобождают, по-отечески прощая их «кратковременное заблуждение». Тем самым предупреждался возможный общественный протест или его подобие[41]. При этом решались две основные задачи: предупредить малейшее сомнение в обоснованности ведения следственных разысканий, а кроме того, подготовить почву для формирования в общественном мнении убеждения в том, что лица, оставшиеся не выпущенными, действительно виновны. Власти требовалось представить себя справедливым арбитром, который на основе получаемой информации объективно решает участь и действительно виновных, и «заблудших». Наконец, немаловажное значение имела задача поддержания авторитета самодержца как справедливого вершителя судьбы своих подданных, прощающего их вину – в тех случаях, когда это возможно.