o 0a115616b968c99b

их двери стояло блюдечко с молоком.

Большой полосатый кот, с достоинством подняв голову, посторонился и Джованни крикнул с

порога: «Мама Лиза!»

-Что, мой хороший? – Лиза, вытирая руки холщовым полотенцем, выглянула в переднюю.

«Папа просил передать, что они чуть позже будут, - Джованни вдохнул запахи еды, и,

облизнувшись, спросил: «А можно хлеба с маслом? А то я проголодался».

-Ну конечно, Джованни, - Лиза выглянула на лестницу и строго сказала коту: «И все на

сегодня, завтра приходи».

-Он придет, - Джованни посмотрел на свои руки, испачканные известкой. «Я сейчас умоюсь,

мама Лиза. А что на обед? – он улыбнулся, и Лиза, закрывая дверь, рассмеялась: «Ризотто

с креветками, жареные сардины, и рагу из говядины. И пирожные твои любимые, с

миндалем».

-Вкусно, - сказал Джованни и подумал, чуть вздохнув: «Пирожное мама Лиза не даст сейчас,

конечно, нечего и просить. Ну да ладно, зато, наверняка, мне потом больше останется,

взрослые сладкое не любят».

-Я сейчас, - пообещал он, и, зайдя в свою детскую, - большую, светлую, выходящую окнами

в сторону лагуны, - остановился на пороге. Ноги тонули в персидском ковре, игрушки были

аккуратно разложены по сундучкам, в углу, рядом с маленьким столом и креслом, которые

ему сделал отец, стоял мольберт.

Джованни взял тетрадь, и, развернув ее, хмыкнул: «А по арифметике задания я все уже

сделал, батюшка доволен будет. Только французский язык остался, ну да это после обеда».

На стене висела маленькая картина в золоченой раме – черноволосая, стройная женщина,

сидела, подперев щеку рукой, глядя на серую голубку, что клевала зерна рядом с ней.

Мальчик, на мгновение, погрустнел и вспомнил тихий голос отца: «Вот, видишь, я написал

твою маму, чтобы ты всегда ее помнил. У меня тоже, - он указал на маленькую икону, что

стояла на его рабочем столе, - твоя бабушка перед глазами».

Джованни шепнул: «Все хорошо, мама», и, пройдя в умывальную, рассмотрев поближе свои

руки, подумал: «Под ногтями мыть не буду, все равно никто не заметит».

Лиза взглянула в окно кухни и замерла – над Венецией играл чудный, темно-красный,

пронизанный золотом закат. Она вдохнула свежий, соленый ветер с лагуны, и вдруг

вспомнила летнюю, жаркую, томную ночь, распахнутые в тишину спящего города ставни и

голос мужчины рядом - чуть дрожащий, прерывающийся, молящий.

Она улыбнулась, и, пройдя по коридору, постучала в кабинет к мужу. «Очень хорошая книга,

- Федор отложил «Идею универсальной архитектуры» Скамоцци, и повернулся к ней, - надо

будет ее с собой взять, в Лондон».

Лиза присела на ручку его кресла, и, взглянув в голубые, искрящиеся золотом глаза, сказала:

-Сундуки я уже отправила, так что, как только вы готовы будете, можно выезжать. В Падую,

потом во Флоренцию, а оттуда – в Париж и Амстердам.

-Спасибо, - он кивнул, и подумал, смотря на каштаново-рыжие, светящиеся медью локоны,

вдыхая запах вербены, горько подумал: «Господи, ну виноват я, знаю, ну сделай так, чтобы

она меня простила. Пожалуйста».

Лиза вдруг прикоснулась к его щеке, - он вздрогнул, - и шепнула: «Пойдем спать, Федя. И

правда, поздно, Янушка который сон уже видит».

Федор молчал, не смея поверить, а потом, взяв ее руку, поднеся к губам, шепнул: «Спасибо

тебе». В ее спальне пахло вербеной, и он, подняв ее на руки, прижав к себе, целуя

стройную, чуть приоткрытую кружевом воротника шею, сказал: «Я люблю тебя, я так тебя

люблю».

-Я знаю, - ее губы, - алые, мягкие, - были совсем рядом. «Иди сюда, милый мой, иди ко мне».

Под платьем она вся была – как будто белый, теплый мрамор, и Федор, усадив ее на

кровать, опустившись на колени перед ней, улыбнулся:

-Завтра никуда не пойду. Сделаю тебе завтрак, а потом возьмем Джованни и поедем на

Мурано, на целый день. Лиза, Господи, я уже и не верил…, - он прикоснулся губами к

жаркому, обжигающему огню внутри нее. Услышав ее стон, почувствовав прикосновение ее

пальцев, - ласковое, нежное, - он подумал: «Нечего мне больше желать, Господи».

-Федя, - она обняла его, - всего, - и, откинув растрепанную голову на шелковые подушки,

потянула его ближе, - Федя, как хорошо…

-Два года почти, - вдруг подумал Федор, и, на мгновение, остановившись, взял ее лицо в

ладони. Прижавшись губами, к синим, глубоким, бездонным глазам, он едва слышно,

попросил: «Только ты всегда будь со мной, Лиза, пожалуйста, любовь моя».

-Буду, - услышал он ее шепот, и, прижав Лизу к себе, ответил, не выпуская ее из рук: «И я

тоже - всегда».

Полуденное солнце лежало яркой полосой на каменном, сером полу анатомического театра

Университета Падуи. Элияху вскинул голову вверх и прочел латинскую надпись, что вилась

под большим, начисто вымытым окном: «Свобода Падуи, одна и для всех».

-Не отвлекайся, - услышал он старческий, усмехающийся голос. Глава кафедры анатомии,

профессор Фабриций, погладил аккуратную, седую бороду и взял нож. «Семьдесят семь лет,

- подумал Элияху, глядя на ловкие, аккуратные руки наставника. «Интересно, сколько он

трупов анатомировал за это время?»

-Я не считал, - сварливо сказал Фабриций, делая вертикальный разрез от горла до пупка