o c24ec28d571a6d65

хочу страну передать, в коей люди не в крови друг друга топят, а живут рядом, венчаются,

деток рожают. Чрез меч-то многого не построишь, Иван Иванович, а что построишь – не

продержится оно.

Вон, брат единокровный тещи твоей будущей, инок Вассиан, упокой Господи его душу, - царь

перекрестился, - и вогулам, и остякам проповедовал, и чрез проповеди его многие из оных

крещение приняли. Затем и священников я с вами отправляю – церкви надо строить, людей

в оных привечать. Слышал ты про короля Филиппа испанского?».

Кольцо молчал.

-Да откуда тебе, ты и читать еле умеешь, небось,- рассмеялся царь. «У них, испанцев, тоже

Новый Свет есть, Америка называется. И они сначала оную огнем и мечом завоевывать

стали – ну вот как мы Сибирь нашу. А потом поняли, что кострами много-то не добьешься,

народ – он к добру тянется. Тако же и нам надо, понял?».

-А как же воеводство-то сибирское? – тихо спросил Кольцо.

-Воеводство, - протянул царь. «Ишь чего захотел. Вот когда у вас там мир будет, когда Кучум

под мою руку придет, и все прочие инородцы тоже – тогда об оном и поговорим. Ну, иди, -

царь отвернулся, - у тебя со свадьбой хлопот-то много, наверное».

-Благодарствую, государь, - атаман поклонился и вышел.

«Воеводство ему еще поднеси, - усмехнулся про себя царь. «Нет, пусть себя покажет

сначала, а потом – подумаем».

Борис Годунов, тихонько открыв боковую дверь, смотрел на резкий, очерченный закатным

светом профиль государя. Седая борода Ивана Васильевича играла огнем, будто окунули ее

в кровь.

-Пешка, значит, - прошептал Годунов, глядя на зажатую в руке фигурку. «Бывает, что и

пешка царя-то бьет, коли верный ход сделает».

Марфа одернула на дочери молочного шелка опашень и улыбнулась: «Тако бывает, когда

носишь – я, как тобой непраздна была, меня тоже рвало без передышки первые месяца

три. Вот и схуднула ты – так то, не страшно, скоро набирать начнешь. Я, впрочем, как тебя

носила, - женщина усмехнулась, - не яства-то богатые ела, а все больше рыбу сырую, тут

кого угодно затошнит».

Дочка молчала, опустив красивую голову. Марфа вздохнула, и, легко устроившись на

сундуке, сказала: «Иди сюда».

Федосья пристроилась у матери под боком и сказала: «Страшно мне, матушка».

-Ну, так ты думаешь, мне страшно не было? – усмехнулась мать. «Я твоих годов в стойбище

оказалась, хоша, конечно и знала их язык немного, а все равно – заместо Лондона-то в чум

попасть, думаешь, легко мне было? И я тогда уверена была, что Петра Михайловича-то в

живых нет, и батюшки с матушкой у меня уж и не было. Однако справилась. И ты

справишься, - Марфа поцеловала дочь в смуглую щеку.

-А ежели с дитем что будет? – вздохнула Федосья. «Там же и лекарей нет».

-Так для сего я тебе вон, сколько трав положила, - показала мать на холщовые мешочки, что

виднелись на дне сундука. «И тетрадь, в коей все записала. И не забудь, - мать посчитала на

пальцах, - в феврале рожать тебе, как откормишь, - следующей зимой, - сразу начинай

настой пить. Травы, что за Большим Камнем растут, для настоя оного, - тоже в той тетради

отмечены.

-А Кольцо? – испуганно спросила Федосья. «Вдруг спросит – почему я неплодна».

-А ты глазками сделай – хлоп-хлоп, - мать показала как, и девушка робко рассмеялась, - и

скажи: «Да уж не знаю, Ваня, на то Божия воля, видно». Детей, Федосья, надо рожать, как

тебе самой хочется – вона, мать дяди Матвея покойного, первая жена батюшки моего –

надорвалась родами, и померла, а ведь еще нестарая баба была.

-Конечно, если мужик достойный, - как отчим твой, упокой Господи, душу его, - вздохнула

Марфа, - так он поймет, а твой…, Не знаю, Федосья, не нравится он мне. Наплачешься с ним

еще.

Девушка вздохнула и потерлась, - как в детстве, - носом о щеку матери.

-Что красивый он, - то я не спорю, - кисло сказала боярыня, - да и, наверное, понятно с чем,

там тоже все хорошо.

Федосья зарделась. «Да уж вижу, - усмехнулась мать, - ну, ничего, сегодня ночью уж в

брачную постель ляжешь».

-Да уж лежала я в ней, - вдруг, горько, сказала Федосья. «Сейчас так, - она не договорила и

махнула рукой.

Мать вдруг рассмеялась и подтолкнула девушку. «А ты что губы кривишь? Разницы-то нет

никакой, коли уже сладко тебе с мужиком, так от брачных венцов еще слаще не становится.

-Теперь слушай, дочка – коли с Иваном твоим что случится…, На то и война, - жестко

сказала мать, видя, что Федосья открыла рот. «Так вот, ты там не сиди, в Сибири-то – Ермак

Тимофеевич сразу тебя на Москву привезет, обещался он. Даже если меня здесь не будет

уже – придешь на Английский Двор, денег я им оставлю – они тебя в Лондон отправят. Хоша

и трое детей у тебя на руках будет – все равно езжай домой, под крыло материнское».

Федосья вдруг расплакалась. «Матушка, вы простите меня, что так получилось…».

-Да это ты меня прости, - мать обняла ее, - то я виновата.

Женщины помолчали и Марфа, потянув с шеи крест покойного мужа, сказала: «На. То

отчима твоего, мы с ним, как детьми еще были, поменялись. Ты его храни».

Федосья поднесла к губам сверкающий алмазами золотой крестик и сказала тихо: «Буду,

матушка. И коли мальчик у меня народится – Петром назову. А коли девочка – то Марфой».