o c24ec28d571a6d65

поискал глазами коричневый чепец , и облегченно вздохнул, – она покупала мясо.

Женщина увидела его издалека, и, смутившись, попыталась сама поднять корзинку.

Дэниел остановил ее и сказал, улыбаясь: «Я весь день думал о том, как ее буду нести,

сеньора, не надо лишать меня такого удовольствия».

«Как будто утренняя заря, - подумал Дэниел, глядя на ее нежный, мгновенно заливший щеки

румянец.

- А вы сегодня больше купили, - весело заметил юноша.

Донья Эухения подергала простые, гладкие ленты чепца и тихо ответила: «Я ведь музыку

преподаю, в монастыре, и девочкам из хороших семей. Со мной кое-где расплатились

сегодня».

Дэниел, ничего не говоря, посмотрел вниз, и увидел ее потрепанные, старые, зашитые

туфли. Он сглотнул и сказал, переложив корзинку в другую руку: «Может быть, вам что-то

нужно, донья Эухения, вы скажите, я все сделаю, что бы вам, ну…, - Дэниел замялся и

решительно закончил: «Было легче, вот».

Ветер, - сильный, западный, - шуршал листьями пальм. Женщина, остановившись, подняв

голову, тихо проговорила: «Не надо ничего делать из жалости, сеньор. Мой отец, - она

помялась, и вздохнула: «Не знаю, может быть, вы слышали, есть такой англичанин, капитан

Кроу…

- Слышал, - Дэниел взглянул на закатное, огромное, медное солнце. С моря тянуло солью и

водорослями, размеренно, громко били колокола городских церквей.

- Ну вот, - донья Эухения смотрела куда-то вдаль, - его корабль, «Независимость», атаковал

Сент-Огастен, ну, крепость, где мы жили, три года назад. Мой отец потерял ногу тогда, и с

тех пор, - она не закончила и махнула рукой. «Ему тяжело, рана болит, вот и…».

- Я понимаю, - Дэниел помолчал. «Только ведь, донья Эухения, я не из жалости».

Тонкие, обтянутые простым платьем плечи, чуть дрогнули, зашевелился крестик на груди, и

она, подняв ресницы, блеснув огромными, карими глазами, сказала: «Мне двадцать шесть

лет, сеньор Дэниел, и у меня нет приданого. Дайте корзинку, дальше я сама справлюсь,

спасибо».

- Еще чего не хватало, - Дэниел наклонился, и, распрямившись, велел: «Показывайте дорогу,

а то я позавчера все больше на вас смотрел, и не помню, куда идти».

Уже у порога, женщина, часто дыша, роясь в бархатном мешочке, отвернувшись от него,

тихо проговорила: «Вы же, наверное, младше меня, сеньор Дэниел, зачем вам все это?».

Она достала ключи, и Дэниел, забрал их, - пальцы коснулись ее нежной, мягкой руки, и он

едва устоял на ногах.

- Так, - сказал Дэниел, открывая перед ней дверь, - мне еще не было восемнадцати, донья

Эухения, а зачем мне все это – потому, что я не видел женщины красивей вас.

- Поэтому, - из темноты пахнуло ромом, он услышал чей-то храп, и подумал: «Господи,

бедная девочка, и как она справляется?», - поэтому, - юноша продолжил, - я сейчас вам

занесу корзинку на кухню, и мы потом погуляем, ладно?

- Зачем? – она едва не плакала. «Зачем, вы же смеетесь, наверное? Зачем я вам?».

Он наклонился, - Эухения была много ниже, - и, поднеся ее руку к губам, поцеловав, ответил:

«Я же вам говорил, донья Эухения – красивей вас никого нет. Идите, переоденьтесь, -

Дэниел улыбнулся, - я вас тут подожду».

Белла разогнулась, и, положив на землю большие, острые ножницы, которыми она

подрезала розы, взглянула на высокую, каменную ограду монастыря.

- Сторожа ночью нет, - подумала девочка холодно, - но тут нужна лестница, так просто туда

не взобраться. Конечно, если бы можно было выйти на улицу, или на рынок…Сестра-келарь

никого к приезжим торговцам не подпускает, сама рассчитывается, в их телеги не

спрятаться. А если попросить донью Эухению? – Белла задумалась. «Мать-настоятельница

ее любит, не откажет. Вот только как? – девочка подняла ножницы и стала щелкать ими

вокруг куста.

- Надо подумать, - вздохнула она. «Но что копилку в церкви я взломаю – это точно. Матушка

говорила, что бабушка моя в Лондоне живет, и вся семья тоже там. Вот туда мне и надо, Ну,

- Белла, ухмыльнувшись, взглянула на ножницы – волосы я постригу, одежду стащу у кого-

то, и на корабль наймусь, в порту их много. Но все равно – серебро не помешает».

Она подняла голову и помахала рукой белому альбатросу, что кружил над монастырем.

- Да ей и переодеваться, наверное, не во что, - подумал Дэниел, искоса взглянув на донью

Эухению, что шла рядом с ним – в том же коричневом платье.

- А ваш батюшка, он волноваться не будет? – осторожно спросил Дэниел. «Уже и темно

скоро будет».

- Он спит, - тихо проговорила донья Эухения. «Он когда такой, - женщина вздохнула, - он

только и делает, что спит. Ну и…

Юноша помолчал и решительно сказал: «Вот что, сеньора, - я вас хочу отсюда увезти.

Подождите, - велел он, увидев, как донья Эухения открыла рот, - приданое, или там все

остальное, - мне это совершенно неважно. Только вот мне надо кое-какие дела завершить,

да и вы, наверное, батюшку не можете пока оставить».

- Нет, - грустно сказала она. «У него, кроме меня, нет никого».

- Ну вот, - Дэниел улыбнулся, и Эухения подумала: «Господи, да он же мальчик еще совсем,

что он понимает?».

- Я вам солгал, - внезапно сказал Дэниел, глядя с высоты своего роста на прикрытые чепцом