Обломки нерушимого

– Ты говоришь дебильными загадками, я даю дебильные ответы. Все честно! – Элай еле стоял на ногах, краснел и бледнел попеременно. Страшная мысль осенила его: «Она все знает! Но как?! Кто ей сказал? Неужели Рэми проболталась или нарочно созналась?»

Никки поглядела на него странным взглядом. Она все еще улыбалась, и, как обычно, за этой улыбкой много самых сильных, едких чувств ее скрывалось.

– Вот до чего довела тебя твоя патологическая лживость… Ты привык играть, притворяться. Никак не можешь выйти из образа. Но при этом ты все-все прекрасно понимаешь. Как ты там сказал?.. «Уничтожил» меня? Ох, мальчик мой, это ж как надо постараться, чтоб уничтожить меня!

– Тебя доктору показать нужно. Ты заболела, бредятину несешь, – ответил на это Элай и тут же подумал: «Она слышала наш разговор с Рэми в «Бриарей»! Стоп… Если слышала, то почему после своего дня рождения не оборвала общение со мной, даже встречаться согласилась? Выходит, кто-то другой услышал и уже потом, улучив удобный момент, передал ей. Вот так все было, ясно. ДА ЧЕРТ! Какая разница, как она узнала? ОНА УЗНАЛА! Вот, что главное… Что теперь делать? Что делать мне?!»

Никки, оказывается, что-то говорила Элаю, пока тот был занят размышлениями. Он до того встревожен был, разбит, что долго не мог внять ее голосу. Кажется, у него даже температура поднялась, тело пылало и дрожало, под ложечкой вдруг схватило. Расслышал Элай только последние ее фразы:

– …Ты все правильно сделал. Со мной так и надо. Ну, спасибо хоть, что видео удалил. Мне повезло больше, чем Циннии.

«И про Циннию все знает! Мы разве говорили про нее? Да… говорили. Надо же, слово в слово передали. Я погиб».

– Никки…

– Помнишь, ты сказал, что в вашей семье Рэми – добро, а ты – зло? – продолжала Никки с убийственно-спокойной интонацией. – Это далеко не так. Тихая, неприметная, до невозможности правильная… Ну ни дать ни взять, святоша! Такой она всегда мне казалась. Ох, как не права я была! Эта тварь ползучая переплюнула всех нас, ха-ха-ха! Спроси свою сестру как-нибудь на досуге, зачем она подставила Циннию. А она подставила ее, здесь никаких сомнений быть не может. Ты… одержимый желанием искупить вину перед сестрицей своей юродивой, даже не стал разбираться, повелся! Дурачок ты последний. Вот если со мной все как бы по справедливости получилось, то в случае с Циннией – увы и ах! Ха-ха… Видел бы ты ее сейчас! Это ошметок, отдаленно напоминающий человека! Вот ее вам удалось уничтожить, красавцы. А со мной – нет, не вышло. Промахнулись! Я до сих пор живу, смеюсь, блаженствую. Я расценила все это как урок. О-очень жестокий, но вместе с тем очень нужный. Ах да, за себя можешь не волноваться. В полицию я обращаться не стану, лишняя шумиха мне ни к чему.

«Да не может все это быть правдой. Не может! Я просто снова вижу один из тех кошмаров, что сопровождают меня каждую ночь». Страшно стало Элаю, оттого он еще больше ослабел. Никки пугала его, особенно доводил до мурашек смех этот ее неудержимый, неуместный, демонический. А еще в Элае присутствовал страх, какой обыкновенно накрывает злостного преступника, страх разоблачения, последствий своего поступка. Но Никки не выдаст его. Точно, не выдаст. Только сейчас до Элая дошел весь смысл ее длинной речи. Страх несколько поубавился. Да и не так уж страшна Никки. Смех ее – обычная защитная реакция. Все-таки она очень хорошо держится, просто невероятная сила у нее! Разве может человек после ТАКОГО улыбаться, шутить, вести себя так легко и спокойно? Никки может! Она падает и поднимается с улыбкой, ее бьют, а она отвечает изящной шуткой. Вот это человечище… Как много в ней горя и ужаса, но она все равно старается идти по жизни смеясь, с душой нараспашку. Никки снова покорила его, Элай даже воодушевился слегка. Но остался последний страх, мощнейший. Элай не сможет вернуть Никки, она никогда не простит его. Какой бы Никки ни была, ТАКОЕ простить невозможно. Нет смысла врать ей, отшучиваться по-дурацки, отрицать все. Его ничто не спасет.

– Я… я люблю тебя, Никки, – пробормотал Элай, силясь поднять глаза на нее. Затем прибавил с подавленным вздохом: – Это по-настоящему. – Он не знал, что еще можно сказать.

– Когда же ты полюбил меня? – пристально глядя на Элая, спросила Никки. – Может, в тот момент, когда показывал Рэмисенте видео, где меня, в полуобморочном состоянии, дерут во все щели твои дружки?! А?! Когда, Элай?! – теперь она кричала, да громко так кричала, весь гнев ее выплескивался через этот крик. Она вся была в таком неимоверном напряжении, что даже сосуды подглазничные повзрывались и бурыми крапинками обозначились на ее бледной коже. Болевой разряд прошел от сердца по левой руке и все от крика этого ужасающего, но Никки это не остановило. Она продолжала все с тем же надрывом: – Когда ты стал таким хорошим, любящим, настоящим?! Когда?!! Ответь же!!!

– Стой, Тесла, стой!

Пес промчался мимо обескураженных Элая и Никки. Бертольф прибежал:

– Ух, ребят, да зачем же так орать? Теслу напугали.