Одержимый женщинами

Я принимала ванну, когда зазвонил телефон. Я решила, что это он. Но это была Изабель Поммери. Она дважды ночью пыталась до меня дозвониться, но я не отвечала.

Ее голос по телефону звучал так грустно, что я догадалась, что она скажет.

– Отец не хочет.

– Вы говорили с ним?

– Больше двадцати минут. Не хочет. Генерал уже пожаловался, что отец вам потакает. И требовать от него то, что целиком в его власти, будет уже перебор. К тому же он не видит уважительной причины для смены камеры.

– Когда он возвращается?

Она долго колеблется. Слышу ее дыхание на том конце провода. Потом говорит:

– Он не передумает, но мне плевать.

– Не понимаю.

– Приказ уже подписан.

– Какой приказ?

Снова молчание, потом она говорит:

– Боюсь, а вдруг нас подслушивают.

Как бы то ни было, но я поняла. Вы удивитесь, что я не произнесла ни единого слова, чтобы помешать такой юной девочке сделать подлость своему отцу. Наверняка вы будете возмущены, что я не колеблясь подбила ее на это, инстинктивно почувствовав в ней слабое место. Но как и ей в ту минуту, мне тоже было наплевать. Чтобы совершить побег, Кристофу нужно было вернуться в старую камеру.

Я была глуха ко всему на свете, и если я стала бездушной, то только потому, что любовь крадет все и не знает стыда.

Я сказала Изабелле:

– Приходи. Я тебя жду.

Я видела с балкона, как спустя час она подъехала на черном «матфорде» довоенной модели, наверняка на отцовском. Она вышла – расклешенная бежевая юбка, белая блузка, волосы забраны в прическу – настоящая взрослая дама. Я ждала, пока она поднимется в номер.

По правде сказать, я не знала, как себя держать. Она стояла передо мной, опустив глаза, молча, слегка побледнев. Я никогда еще не целовала женщину, разве что одну университетскую подругу в старые годы, когда проиграла в фанты. Я поцеловала Изабель, ее нежные губы задрожали. Я ей сказала, что никогда еще не целовала женщину, только университетскую подругу и т. д. Она снова порозовела.

– Садись. Сейчас я причешусь и пойдем обедать.

Она была слишком простодушна и не сумела скрыть разочарования.

– В ресторан отеля, здесь внизу, – сказала я.

Еще не было и полудня. Ни души в зале. Я посадила Изабель напротив, за свой обычный столик. Мы разговаривали, разделенные огромным блюдом с ракушками. Она выпила бокал «Совиньона». Сказала, что отправила с курьером письмо Мадиньо и что уже не в первый раз подделывает подпись отца. Разумеется, раньше он знал, что она это делает просто, чтобы выиграть время, и его это забавляло. Она принесла в сумочке, которую оставила в номере, письменное согласие судьи.

Я могла побиться об заклад, что письма Мадиньо будет не достаточно. Он наверняка позвонит судье.

– И нарвется на меня, – сказала она. – Он знает, что я в курсе всех дел. Не волнуйтесь. Я к тому же считаю, что отвратительно, когда приговоренному к смерти отказывают в таком пустяке. Когда отец узнает, что я действовала через его голову, он, конечно, поймет, что я была права.

Вот это мне было слушать труднее всего, признаюсь честно. Тогда я перевела разговор на другую тему – о ее занятиях, о матери, которая вышла замуж за художника, о ее мальчиках.

– У меня их нет, вернее, не было, – ответила она.

Она помогла мне разделаться с крабом, мазала мне хлеб маслом. Когда первые курортники вернулись с пляжа, я уже почти не боялась подняться в номер. В любом случае она все равно не узнает, почему я так поспешно оттуда ретировалась, подумает, что очень проголодалась, только и всего.

При свете, проникавшем через закрытые ставни, я раздела ее, распустила ей волосы, притянула на кровать. Я дала ей то, что она никогда не получала ни от мужчины, ни от женщины. Я ее ласкала и целовала так, как научил меня Кристоф. Я думаю, она забыла, где она, кто она, а в конце уже не знаю, кто из нас был смелее, кто был ведомым, я тоже отдалась страстям.

Итак.

Позже, гораздо позже, когда мы уже были в презентабельном виде, оделись, причесались, мы обнялись возле двери. Я просила, чтобы она пообещала, что не будет пытаться снова увидеть меня. Она несколько раз молча кивнула, но у нее не было сил улыбнуться на прощание. Она посмотрела на меня и выдохнула:

– Я тебя люблю.

Потом, чтобы не дать волю слезам, открыла дверь и бросилась бежать.

Я закрыла. Я еще не сделала и двух шагов, как она снова постучала.

Я отворила.

Запыхавшись, она протянула письмо, которое забыла отдать:

– Совсем голову потеряла!

И убежала так же быстро, как в первый раз.

Оставшись одна, я сказала себе, что она красивая, милая, очаровательная, и я от всей души желаю ей счастья. Откуда мне было знать, что в тот день я держала в объятиях судьбу моего возлюбленного?

Приближалась зима. Прошло уже столько дней и ночей, когда я пишу при свете красной лампы.

Вот и конец.

Сначала все шло так, как мы и представляли. Разъяренный генерал позвонил судье. Изабель подтвердила, что тот, уезжая, чтобы хоть как-то смягчить участь приговоренного, разрешил перевести его в старую камеру, и что теперь он придет в ярость, если этот перевод не будет осуществлен немедленно.