Октябрь, который ноябрь

— Ты профессор или терминатор, прикормленный стекольной фирмой? Хватит уж, витрин в Эрмитаже с избытком набили. Тут планку открутить сбоку и доступ будет. Только, наверное, на сигнализации, — Катрин со вздохом достала нож…

Сигнализация действительно была. Под ее возмущенное верещание расхитительницы спешно нагребли в пакет колких крестов — у профессора совершенно случайно с собой оказался удобная тряпочная торбочка с тесемками-ручками и принтом сомнительного синеватого человечка. Где-то по залам бухали ботинки спешащей охраны, Катрин остановила увлекшуюся мародерством соучастницу и через мгновение шпионки шагали по темному Эрмитажу.

— Ну вот и все, — удовлетворенно отметила Лоуд. — Нужно регулярно перераспределять фонды и всемерно поощрять культурный обмен. А чтоб тебе спокойнее было, я формально потерпевшим что-нибудь интересненькое подгоню. Личную вилку Наполеона, к примеру. Вещь неудобная, но историческая.

Действительно выходило, что «вот и все». Передали бойцам сомнительный трофей, Лоуд проинструктировала как живописнее раскладывать тела, посоветовала обозвать группу дерзких германских лазутчиков «Черным батальоном Нибелунг-Раммштайнов». Эрмитаж наполнялся голосам и стуком сапог — на звуки пальбы прибыли патрули красной гвардии, школы прапорщиков и представитель ЧЮКа. С минуту на минуту ждали фотографов и репортеров.

Пора было исчезать окончательно. Шпионки уединились в Эпохе Возрождения и Прыгнули.

Вот так оно все и кончилось, хотя и не совсем.

Эпилог (Лоскутный, как то самое одеяло)

Москва. Кремль.

1917 год, 28 октября (по старому стилю), утро.

— Выходи, сукины дети! Живее, живее! Шинели долой, карманы вывернуть! Куда пятишься, быдло сиволапое?!

Слева были Троицкие ворота, справа Окружной суд. Кремль, вообще-то вполне живой и обитаемый, с квартирами, монастырями и казармами, с близкими трамвайными остановками на Красной площади, этим утром казался обезлюдевшим. Только люди в шинелях. Зато много. Торжествующие и испуганные, но в равной степени злые. А группа прикрытия ничтожна: два снайпера, единственный «льюис» с парой пулеметчиков, да шпионские маузеры. Ну, еще в резерве титанический земноводный умище, но он сейчас бесполезен. Время злости, штыков и стрельбы в упор. Кишит Сенатская площадь вооруженными и безоружными людьми в военной форме, одни гонят прикладами и ударами сапог, другие пытаются увернуться. Остается только наблюдать с относительного удаления.

Сейчас одни начнут убивать других.

56-й запасной стрелковый полк, принявший сторону московского ВРК и защищавший Кремль, сдался. Не имея связи и, не зная сложившейся в городе ситуации, солдаты приняли решения сложить оружие. В Кремль вошло около двух рот юнкеров. Дальше… Дальше началась бойня. Как и почему — точно неизвестно. Известен результат: погибло более двухсот солдат и около двух десятков юнкеров и офицеров…

…От души в морду — н-на! Прикладом. Казалось, даже видно, как зубы на мостовую посыпались. Катрин невольно на миг зажмурилась, у самой челюсть заныла. С занятой на Чудовом монастыре позиции оказалось на удивление хорошо видно. И слышно.

— Встать! Встать, скотина вшивая! Заколю!

Поднимается человек на колени, из смятого рта тянется, капает красное и густое. Но лежать нельзя — не шутит юнкер. Аж винтовка в руках гуляет от азарта и всплеска победной ненависти — штык того и гляди кольнет под ребра.

Нарастают крики, бьется ненависть, колотится о стены древних колоколен, пытается в колокола ударить, да только слабоваты пока у ненависти когтистые лапки. Нужно омыть те когти кровью. Кремль останется за юнкерами, недобитых солдат загонят в ротную казарму и запрут. Куда кучу трупов денут, Катрин не знала. Ответ отсрочится. Лишь через сутки с Воробьевых гор, с Калужской площади, с Шивой горки начнут нечасто, но упорно долбать батареи ВРК. Клюнет трехдюймовая граната шатер колокольни, остановит прямое попадание куранты на Спасской башне, черканет шрапнель лик Николая Чудотворца — живо окрепнут клыки у московского дракона-Ненависти.

И что вы тут сделаете, господа-товарищи шпионы? В кого из маузеров и одинокого пулемета пулять? Дракона не достать — высоко летает. А в людей… В кого именно? Выбирай — почти всесильны вы, всезнающие шпионы. Бессмыслица.

Стоит в проезде у Арсенала юнкерский броневик, грюкает башенкой, поводит рылом пулемета. Тоже выбирает. А крики все громче, удары чаще…

— Ты что прячешь, тварь?! Лапы поднял, б… морда…

Бьет-тычет ствол «нагана» в живот, раз, второй, третий. Больно. И револьвер взведен.

И нервы людей как пружины той гибкой низколегированной стали. Но предел у любой пружины существует. Сейчас…

Рычат, скрипят зубами солдаты 56-го. Жалеют о составленных винтовках те, кто из казарм только выходит, те, кого еще не бьют прикладами и сапогами…

Сейчас…

— Прекратите! Немедленно прекратите!

Голос слышат все. Ибо странен: женский, звонкий, чуждый этому утру.