Он где-то рядом

Пользуясь случаем, я выпросил (не без труда выданные мне, потому что мама никак не могла привыкнуть к всё обесценивающимся тысячам) деньги на кафе и, послонявшись в безделье около часа по комнатам, принарядился в купленный мне к выпускному вечеру и с тех пор всего два или три раза надёванный темно-синий английский костюм со сверкающими металлическими пуговицами в два ряда и, разминувшись на лестнице с возвращающимся с работы отцом, вышел на улицу. До пяти оставалось еще минут двадцать и я не спеша побрел по двору, слушая вылетающий из чьего-то окна голос Высоцкого, крик детворы да заливистые дзилилинькания велосипедного звонка на той самой площадке, где когда-то осваивал своего поджарого двухколесного скакуна и я, и где, навернувшись с него несчетно какой раз, я вдруг услышал над собой полный самого искреннего участия и сострадания голос и познакомился с Вовкой. Кто его знает, может быть, потому, что в среде моего обитания не практиковалось проявление жалости к кому-либо, не связанному с тобой узами семейного родства, и я не встречал этого чувства почти ни у кого, кроме мамы и бабушки, Вовкино сочувствие показалось мне обладающим какими-то прямо-таки целительными свойствами. Мы не так-то много времени провели с ним вместе, но и за те недолгие дни и недели, что выпадали нам в периоды его летних приездов в Москву, он успел столько раз избавить меня от какой-нибудь боли, что его было впору заподозрить в некоем наследственном знахарстве. Он откуда-то всегда знал, какой листик нужно приложить к ушибленному месту, как остановить кровотечение из порезанного пальца, чем уменьшить невыносимую зубную боль… Однажды я целое утро пялился на то, как сварщик у нас во дворе варил из металлических труб каркас для качелей, а потом, когда мы с Вовкой пошли в нашу очередную экспедицию по окрестным «травяным джунглям», я вдруг почувствовал, что стремительно слепну. Веки мои распухли и склеились, и малейшая попытка приоткрыть глаза вызывала такую острую боль, от которой сами собой катились непрерывные слезы.

Узнав, в чем дело, Вовка преспокойно зачерпнул прямо из-под своих ног щепотку пыли, поплевал на нее и, размяв в пальцах полученную кашицу, наложил мне ее на глаза. И что удивительно — боль почти тут же прошла, жар и опухоль в веках начали спадать, слезотечение прекратилось, я открыто посмотрел на свет и не почувствовал рези.

Другой раз, когда я пропорол себе ногу, наступив босой ступней на большущий ржавый гвоздь и думая, что теперь у меня наверняка начнется заражение и я все каникулы просижу дома, он, сорвав прямо в метре от дорожки какой-то желтенький цветочек, присыпал его пыльцой мою рану и…

— Привет, надеюсь, ты не долго ждешь? — прервал мои воспоминания знакомый голос и, оглянувшись, я увидел подходящего ко мне Иванова. На нем были белоснежные джинсы и такие же рубашка и куртка; пятичасовое августовское солнце облекало его фигуру в слепящий световой кокон, фокусируясь лучами в его раздвоенной мягкой бородке и развевающихся светлых волосах, и на какое-то мгновение мне показалось, что он не подошел ко мне со стороны подъезда, а опустился откуда-то сверху.

— Ты это откуда… такой? — отступая полшага назад и непроизвольно прижмуривая глаза (почти как тогда, после электросварки), произнёс я.

— Из дома, — удивленно приподняв брови, ответил он. — А что?

— Да смотришься… хоть под венец!

Вовка утратил улыбку и печально покачал головой.

— Откуда тебе знать, кому какой венец уготован?

— А чего тут знать? — пожал я плечами. — Рано или поздно каждому из нас предстоит жениться, значит, и венцы нас ожидают брачные. А что — бывают какие-нибудь еще?

Он молча кивнул головой и, чуть погодя, добавил:

— Бывают… И царские, и терновые. Смотря какое время…

При слове «время» я посмотрел на часы и увидел, что стрелка отмерила уже первую десятиминутку шестого.

— О! Кончаем трёп, а то опоздаем, — прервал я его философствования и потащил со двора в сторону метро.

— Да не спеши ты так, у нас еще почти час в запасе, — пытался он сдержать мой бег по эскалатору, но я успокоился только в вагоне метро, где от меня уже ничего в смысле скорости не зависело.

— Нельзя быть таким шебутным, — тяжело переводя дух, укорил меня Вовка. — Ты хоть немного смиряй свои страсти.

— Да какие там страсти! Просто я хочу быть пунктуальным, разве это плохо?

— Я знаю, чего ты хочешь. Ты сам не замечаешь, как голос плоти становится для тебя главнее голоса души. Это все равно, как если бы… ну, скажем, вместо хорошей музыки, — подыскал он доступное для меня сравнение, — пойти на стройку и слушать там разгрузку листового железа…

— Ой, ну кончай ты эти свои проповеди! — не выдержал я. — Что у меня, своей головы нет? Знаю, что делаю.

— Ну, смотри сам, — вздохнул он с досадой. — Только запомни хотя бы то, что человека одинаково легко вызвать как на драку, так и на дружбу, поэтому прежде, чем кому-нибудь что-то сказать или ответить, думай, к какому из вариантов могут привести твои слова.