Операция "Фауст"

   — Сейчас Грязнов приедет с... с одним муровским инспектором. — Я решил вернуть Жукову его прежнюю должность. Бунину совсем не обязательно было знать печальные подробности жуковской карьеры.

— Чудненько! Надо взять еще бутылку!

   — Ваня, нам предстоит операция по задержанию опасного преступника.

Бунин посмотрел на меня с испугом.

   —  Какая там операция! Окстись! Кто тебе даст его арестовать? Пропади он пропадом, этот Ивонин!

Чтобы я из-за него со службы вылетел?!

   Официант приволок закуску. Я выпил полрюмки и закусил селедкой.

— Ну, тогда я сам.

   — Александр Борисович, — сказал военный прокурор очень серьезно, — я тоже не думаю, что настоящая обстановка располагает.

   — Я знаю, что не располагает, — не очень вежливо перебил я генерала юстиции и обнаружил, что до сих пор не знаю его имени. — Простите, как ваше имя и отчество?

— Славомир Васильевич.

   — Так вот, Славомир Васильевич, вы меня извините, у меня с этим типом свои счеты. Мне наплевать на обстановку.

   Про себя я подумал: «Скорее бы ребята приехали».

   — Единственное, в чем я могу вам помочь, — пригласить Ивонина для беседы с вами один на один.

Он ведь не только офицер спецназа, он еще и мой дознаватель. Я ему скажу, что нужна его помощь. Мой приказ он обязан выполнить. Хотите?

   — Славомир Васильевич, ведь это ловушка, нарушение. Ради чего вы на это идете?

    Давайте считать, что я вам просто лично симпатизирую... Между прочим, прекрасное грузинское вино «Ахашени», терпкое, чудный букет. Не хотите попробовать?

  Я прекрасно понимаю, что дело здесь не в личных симпатиях. Скорее всего, это профессиональная смычка. Я отказываюсь от вина и принимаю помощь.

  — ...В ночь с тринадцатого на четырнадцатое июня сего года вы, гражданин Ивонин Владимир Алексеевич, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, русский, ранее не судимый, военнослужащий Советской Армии...

   Голос мой гулко раздавался в бетонных стенах бункера, неискаженный эхом, снова возвращался ко мне, а Ивонин сидел в удобном, вертящемся кресле и как будто не воспринимал моих слов. Он, правда, чуть покачивался взад вперед в такт моим словам. Это раскачивание раздражало меня. Допрос — действие двустороннее: следователь давит на подозреваемого, а тот — на следователя.

  — ...Ударом кинжала в жизненно важные органы тела убили гражданку Лагину Ким Артемовну, которая от полученной раны скончалась на месте преступления...

  Маленькие светлые глазки смотрят на меня с откровенной наглостью. И еще в этом взгляде проскальзывает насмешка надо мною, следователем. Меня он всерьез не воспринимает. «Не задерживайся на мелочах, — сказал бы сейчас Меркулов, — спокойно гни свою линию». Но я не Меркулов, такой оборот дела меня задевает...

  — ...Короче говоря, вы, Владимир Алексеевич, обвиняетесь в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах согласно статье сто второй уголовного кодекса. Признаете себя виновным?

  — Чего это вы мне тут говорите? Какое я имею к этому отношение? — удивленно спрашивает Ивонин и продолжает раскачиваться.

  — Где вы были в ночь с тринадцатого на четырнадцатое, с четверга на пятницу?

— Вот уж не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

— И не подумаю.

  Я лезу в портфель за копиями допросов свидетелей, — актрисы Истоминой, инженера Викулова и коменданта офицерского общежития. Терпеливо зачитываю вслух. Но Ивонина ничто не тревожит.

  —   Путаете вы все, товарищ следователь. Никого я не знаю, и знать не хочу.

Качается.

  —   А кто был с вами второй в день убийства Ким Лапшой?

  Резко остановился. Молчит. Снова качается. Но смотрит на меня с некоторой настороженностью.

— На следующий день после убийства Латаной вы были с ним в кафе сада «Эрмитаж». Кто он? Военнослужащий? Из отряда спецназа?

  Я, по-видимому, допускаю какую-то ошибку, потому что Ивонин хрюкает, не раскрывая рта, а глазки его весело разбегаются в стороны. Я убираю протоколы в портфель, и рука моя натыкается на бугристую металлическую округлость...

  — Слушай, ты, — смеется Ивонин, — у...-ка в свою столицу, покуда жив. А то прикажу своим ребятам, они взводом тебя отхарят, сопля моченая!

Это я тебе говорю, а не чугунок какой, понял?!

  Я спокойно, очень спокойно, начинаю произносить слова, в смысл которых почти не вдумываюсь:

  — Следствие в отношении вас, Владимир Алексеевич, я только начинаю (от меня до Ивонина метра четыре — просчитываю я разделяющее нас пространство)... и времени для бесед, надеюсь, у нас с вами будет достаточно (слева в метре от меня дверь в коридор, боковым зрением вижу, что она только прикрыта)... Одно скажу: возраст у вас молодой, жить вам еще и жить (сделать вид, что лезу в портфель за бумагой)... У меня имеется постановление об этапировании вас в Москву (стены здесь непробиваемые, разнесу его в куски, а сам в дверь... скажу, что он на меня бросился)... А если трибунал крутанет вам на полную катушку (остается только дернуть чеку и швырнуть гранату в угол, где сидит Ивонин)...

Но я не успеваю этого сделать, потому что в наш отсек-капсулу распахивается дверь, и на ее пороге появляется командарм Зайцев.