Оптимальный вариант

– Конечно, можно, – согласилась старуха. – Но я не стану этого делать, поскольку сострадание есть добродетель, а вы – приятный человек.

И старуха резко отвернулась. Толстяк взял со столика монетку, вычеканенную из железа, и пошел дальше.

Улица Посвящения, улица Слоновой Кости.

Теперь его остановила женщина. Она не была ни молодой, ни старой. У нее было выразительное лицо, глаза подведены тенями, а губы накрашены охрой.

– Сердце мое, – сказала она, – моя полная луна, моя стройная пальма! Хочешь получить незабываемое удовольствие за небольшую плату?

– Пожалуй, не хочу, – сказал толстяк.

– Подумай об удовольствии, любовь моя, подумай об удовольствии!

Как ни странно, но толстяк знал, что эта грязная, больная уличная женщина действительно может доставить ему удовольствие, и куда большее, чем те предсказуемые бесплодные совокупления, которые он имел в прошлом. Что за приступ романтизма? Однако это было абсолютно исключено – в здешних местах сифилис просто кишит. К тому же он спешит и не может задерживаться.

– Как-нибудь в другой раз, – сказал толстяк.

– Увы мне! Другого раза не будет никогда!

– Никогда не говори «никогда».

Женщина дерзко взглянула ему в глаза.

– Иногда это слово бывает неизбежным. Другого раза не будет никогда.

– Возьми это на память, – пробормотал толстяк и сунул ей в руку железную монетку.

– Это мудро с твоей стороны – дать плату, – сказала женщина. – Вскоре ты узнаешь, что приобрел.

Толстяк отвернулся и машинально побрел дальше. У него болели все суставы. Нет, ему определенно нездоровится. Улица Бритвы, улица Конца – и вот он наконец у дома торговца Ахлида.

Глава 73

Толстяк постучал в обитую бронзой дверь. Слуга отворил и провел гостя через внутренний дворик в прохладную полутемную комнату с высоким потолком. Толстяк с облегчением уселся на мягкие парчовые подушки и отхлебнул из серебряного стакана охлажденного чая с мятой. Но он по-прежнему чувствовал себя как-то скверно, и головокружение никак не проходило. Толстяка раздражало такое его самочувствие. Оно причиняло ему все большие неудобства.

В комнату вошел Ахлид – невозмутимый худощавый мужчина лет пятидесяти. Когда-то во время беспорядков в Махтайле толстяк спас ему жизнь. Ахлид умел быть благодарным, и, что еще более важно, он был человеком надежным. Они вместе провернули несколько дел в Адене, Порт-Судане и Карачи, но с тех пор, как несколько лет назад Ахлид переехал в Аракнис, они не встречались.

Ахлид осведомился о здоровье толстяка и с самым серьезным видом выслушал его жалобы.

– Похоже, я не могу приспособиться к здешнему климату, – сказал толстяк. – Но это все не важно. Как твои дела, друг мой, как жена, как дети?

– У меня все в порядке, – отозвался Ахлид. – Хотя времена сейчас и неспокойные, мне удается заработать на жизнь. Моя жена умерла два года назад – ее укусила змея. Моя дочь здорова, попозже ты сможешь увидеть ее.

Толстяк пробормотал свои соболезнования. Ахлид поблагодарил и сказал:

– В этом городе любой научится уживаться со смертью. Конечно, смерть бродит по всему миру и в надлежащий момент может унести любого, но в других городах она не так наглядна. Повсюду смерть собирает свою дань с больниц, забирает неосторожных водителей, прогуливается по жилищам бедняков, но редко обходится сурово с людьми почтенными. Конечно, от нее можно ожидать всякого, но в целом она исполняет свою работу именно так, как требуют, и не пытается нарушать разумных надежд и чаяний здравомыслящих и состоятельных жителей. Но здесь, в Аракнисе, смерть ведет себя совершенно иначе. Возможно, здесь ее подстегивает яростное солнце и болотистая местность. Возможно, именно они повинны в том, что смерть сделалась так капризна, жестока и непредсказуема. Но каковы бы ни были причины, здесь смерть вездесуща, а приход ее внезапен. Она отнимает своими неожиданными нападениями всякую радость жизни, посещает все районы, не минуя ни хижины, ни дворца – а уж там-то, казалось бы, человек мог бы рассчитывать на какую-то безопасность. Здесь смерть больше не ведет себя, как подобает добропорядочной особе. Она превратилась в дешевого сценариста, гоняющегося за сенсацией.

– Прошу прощения, – сказал толстяк. – Я, кажется, задремал. Такая жара... Так о чем мы говорили?

– Вы спрашивали о моей дочери, – терпеливо повторил Ахлид. – Ей семнадцать лет. Возможно, вы хотели бы встретиться с ней прямо сейчас?

– С удовольствием! – воскликнул толстяк.

Ахлид провел гостя по темному коридору, потом по широкой лестнице, потом по галерее, чьи узкие окна смотрели на внутренний дворик с фонтаном. Наконец они подошли к двери. Ахлид постучал, и они вошли внутрь. Комната была ярко освещена, пол был выложен черным мрамором, испещренным белыми прожилками. Прожилки пересекались через неравные промежутки, словно запутанный клубок бечевки. Посреди комнаты сидела серьезная темноглазая девушка в белом платье и вышивала на пяльцах.

– Очаровательно! – восхитился толстяк. Девушка даже не подняла взгляд от вышивки. Кончик ее языка был высунут – так она сосредоточилась на узоре. Узор выглядел каким-то странным, хаотичным.