Ошибка невозможна

Сергей спрятал пылающее от слез лицо в теплых маминых руках. Пусть! Пусть погибает беззащитная Суок, пусть исчезает добрая волшебная страна, пусть снова приходят к власти Три Толстяка, и он никогда больше не увидит Маринку и не получит от нее письма… только бы мама была рядом… и только бы ушли эти страшные люди в черном…

Наверное, он задремал, убаюканный добрым теплом материнских рук, потому что пропустил тот момент, когда обыск закончился. Сергей очнулся, услышав отрывистое:

— Пошли…

Он встрепенулся, выпрастываясь из материнских рук. Увидел отца… Тот стоял между высоким и толстым, одетый в старое пальто, которое уже давно не носил, и, как показалось Сергею, виновато смотрел на него.

Руки отца были спереди скованы наручниками.

— Папа… — только и смог выдавит из себя Сергей. А мать молча поднялась с кровати и повисла на шее мужа. Она не плакала — слезы катились по щекам Сергея. Наручники мешали отцу, поэтому он лишь поднял руки и погладил жену по волосам.

— Успокойтесь, мои родные, — тихо говорил отец, — я скоро вернусь, я ведь ни в чем не виноват, там разберутся и я вернусь…

Сергей слушал сбивчивый шепот отца, и ему почему-то казалось, что он видит его в последний раз. Наверное, это же чувство передалось и матери, потому что она крепко обняла мужа, словно не хотела отпускать его.

— Ну хватит, — мрачно бросил длинный, оттаскивая мать от отца. Чекист явно устал, ему хотелось побыстрее завершить скучное и неинтересное дело и отправиться домой спать.

— Витя… — простонала мать.

— Не надо, Маша, — твердо проговорил отец. — Ты же знаешь, что я ни в чем не виноват.

Мать, вся в слезах, двинулась в коридор вслед за ним, причитая:

— Витя, Витя… как же это…

— Я вернусь, Маша, — не оборачиваясь, говорил отец, — я уверен, что это ошибка. Ты же знаешь, какое сейчас время…

— Он скоро вернется, — добродушно протянул толстяк, который вел отца под руки, и Сергей едва сдержался, чтобы не зарыдать, потому что слова гномогоблина звучали как-то очень неискренне. Он не поверил черному толстяку, хотя это неверие само по себе было уже преступлением, потому что толстяк и его длинный напарник представляли государство, которое не жалело сил и средств на борьбу с внешней и внутренней угрозой.

Сергей с матерью вышли из подъезда следом за отцом — чекисты были настолько любезны, что не возражали, и эта их молчаливая любезность была красноречивее любых слов. Возможно, отец действительно был в чем-то виноват, иначе за ним не пришли бы ночью и не учинили бы в квартире полный разгром. Если бы он не был виноват, его бы немедленно отпустили, извинившись за причиненные неудобства. Но его уводили в холодную осеннюю ночь, уводили в наручниках, и это говорило только о том, что отец — государственный преступник, потому что Агентство никогда не арестовывает невиновных. Любой первоклассник знает, что чекисты — самые честные и справедливые люди в стране, и они вообще никогда не ошибаются. Но Сергею не хотелось верить в неизбежное, он изо всех сил старался отогнать эти мысли; ему казалось, что, думая так, он навсегда предает своего отца — веселого и доброго человека, который всегда был лояльным гражданином Федерации, и даже в кухонных разговорах не позволял себе усомниться ни в чем… ну, разве что иногда поругивал политиков, допустивших распад страны, случившийся лет двадцать назад… но ведь это не преступление!

Ноябрьская ночь обдала Сергея ветром и промозглой сыростью. От черной машины, что стояла у подъезда, несло холодом и плесенью.

— Я вернусь! — уверенно сказал отец перед тем, как его втолкнули в черную утробу машины. — Вернусь!

Ответом было насмешливое урчание двигателя, тихий плач матери и свинцовое молчание холодной пустоты поздней осени, пустоты, навсегда сохранившей обрывки забытых воспоминаний о будущем, которое наступило вчера…

2002.

Россия, г. Тверь