Отчий дом

— Возможно, поступила по-юношески жестоко, но, однажды приняв решение, пережив, переболев и приглушив жар любви, переборов сожаление, мучительные колебания, все же удержалась на той высоте и… не ответила, не откликнулась. И на протяжении многих лет несла эту ношу, мучилась, но так ни разу и не раскаялась. А потом узнала, где ты и что с тобой… А время потихоньку приглушало давнюю печаль, и я с горечью, но и с гордостью вспоминая нашу юность, уверяла себя: да, я правильно поступила. И сознание правильности поступка поддерживало меня в жизни, утешало в самые трудные минуты колебаний, сомнений и одиночества… Одним словом… Мне дороги любви моей мученья, пускай умру, — но пусть умру любя…

Ева умолкла, пригубила из рюмки, улыбнулась:

— Хотя, как видишь, не умерла. А жизнь обтачивает все острые углы, перетирает все, как море гальку, заглушает острейшие боли… И я, в конце концов, так ни в чем и не каюсь. Имею по крайней мере одно, но веское утешение: могу честно смотреть в глаза и тебе, и всем другим.

Слова ее, хоть и сказанные как бы в шутку, прозвучали грустно и искренне.

Андрей, ошеломленный услышанным, до глубины души растроганный, сидел молча, низко опустив голову.

За окном, неутомимо кружась, мелькали ели…

Где-то там, над их вершинами, из-за косматых туч пробилось солнце. Синий снег вспыхнул, радужно заискрился мириадами ослепительных звездочек.

Ева поднялась, вышла в коридор, попросила у проводницы горячего чаю. Потом, когда чай уже стоял в тонкостенных стаканах на столике, неторопливо, слегка встряхнув фляжкой, разлила в рюмочки остаток петриковского зелья.

— Грусти на тебя нагнала, Андрей Семенович? — спросила она сочувственно. — Ну что ж, давай еще по одной за счастливый Новый год и за нашу с тобой молодость. Она была, за некоторыми исключениями, не такой уж и плохой.

— Во всяком случае, нам с тобой жаловаться грешно. Никаких условий друг другу не ставили, венчаться в церковь друг друга не тянули, а так вспомнить есть что!

Выпили вместе, до дна.

— Ну, а если бы сложилось, скажем, иначе, — неожиданно задорно улыбнулась Ева, — если бы случилось, что дошло бы до женитьбы и поставила бы я перед тобой условие — только в церковь? Что бы ты тогда? Ну, в самом деле?..

— А что-нибудь полегче нельзя? — озорно улыбнувшись, по-студенчески переспросил Андрей.

— Нет!

— Тогда… Видишь ли, теперь уже трудно решать за себя того, прежнего, но все же… боюсь тебя разочаровать…

— То есть? — все еще улыбаясь, насторожилась она.

— Наверняка не пошел бы. Наверняка!

— Ну, слава тебе господи! — воскликнула она, смеясь. — А я, хотя и не могу представить тебя таким послушным, уже было забоялась… Потому… Если б только послушался, посмел послушаться, так и знай, сразу бы разлюбила!

Улыбка сошла с ее лица, и оно снова стало грустновато-задумчивым. И Андрей понял: этой вынужденной шуткой ей хотелось прикрыть свое душевное смятение или пригасить свою неожиданную искренность, свои признания, с которыми она адресовалась к тому далекому, юному, петриковскому Андрею, а не к солидному, известному дипломату.

Нет, не до шуток нынче было ни ей, ни ему. И не такой была эта встреча и эта беседа, чтобы скрывать свои чувства или стыдиться их проявления.

По крайней мере Андрея не удивляли ее откровенные слова хотя бы потому, что выражены были они так просто, так естественно и с такой силой искренности и убежденности!

Он смотрел на нее — неожиданно воскресшую из небытия «чужую и любимую» — и с теплотой и уважением думал: сколько же она пережила, увидела, прочувствовала и претерпела! И как высоко пронесла над всеми испытаниями и невзгодами чистоту и цельность души. Веру во все то новое и совершенное, о котором они мечтали когда-то в старых Терногородках и Петриковках. Прошла по нелегким жизненным дорогам, ни перед чем не спасовав и не поддавшись чувству разочарования и душевной усталости. И теперь вот даже горечь и угроза одиночества не поколебали ее веры в то, что жизнь ее пройдет не напрасно… Всю жизнь неугасимо жило и живет в их чувствах, воспоминаниях, Согревает им души юное прошлое, которому они остались верны, живет в душе вечной молодостью нежная и чистая «инкубаторочка» со скальновских «сверхскоростных» педкурсов точно так же, как и горячий и настойчивый юноша-практикант Старгородского соцвоса. И им обоим в самом деле есть на что оглянуться, есть чем согреть душу, есть на что опереться. Со спокойной уверенностью принимают они свое прошлое таким, каким оно было и остается в них и с ними, пока они и живы будут. Со всеми его радостями и огорчениями, победами и поражениями, утратами и обретениями…