Отец

А Матушкина успело полоснуть зловещее, дедом, отцом, всей таежной промысловой жизнью в родном Приморье внушенное, прочно засевшее в нем опасение, что раз в году ружье, да и всякое другое оружие может ни с того ни с сего стрельнуть и само. Указательный палец невольно отскочил от спускового крючка, а большой уперся в предохранитель. Ствол пистолета дрогнул. На мгновение застыл. Стал уже было клониться к земле. Но тут взгляд взводного вновь уперся в тела: в дыру рваную на спине Пашукова, в кровавую чашу вместо головы Сальчука. «Чуть всех не сгубил. Всех! — ненавидяще впился он снова взглядом в Изюмова. Шрам повыше скулы, под виском, лилово набряк, кровью налились глаза. Матушкин весь задрожал, не владея больше собой. Его всего захлестнули ненависть, гнев. — Ну, запомнишь, гад, у меня!» И не зная зачем… то ли, чтобы неслуха проучить, то ли… Да, скорее всего, чтобы дать вылиться бешенству, он направил "вальтер" в землю, тронул чеку, нажал на крючок.

Неожиданный выстрел в стылом воздухе грохнул, как из пушки. Брызнул снег из-под Ваниных ног. Солдаты вздрогнули, застыли испуганно.

И подумать Ваня ничего не успел, охваченный ужасом, повалился назад. Хлынула темень в глаза.

— Вон! — гаркнул над ним лейтенант. «А куда вон? — сообразил он тут же. — Куда? Его же место здесь, у пушки».

Ваня стал подыматься. Шатаясь, встал на ноги. Ухватился за щит.

— Под трибунал! — донеслось до него. Почувствовал, как левый глаз и щека у него снова задергались.

А Матушкин… Хоть и взбешенный, ослепленный, испугался, растерялся на миг. «Довел… До чего довел! — сжал челюсть и пальцы. — А сам-то ты? Сам?»

Пистолет на морозе жег ему руку. Он брезгливо поморщился. Услышал сзади знакомый треск выхлопной трубы. Оглянулся с опаской. Так и есть, ко взводу, прошибая носом сугробы, продиралась полуторка. Матушкин стал торопливо заталкивать пистолет в кобуру.

Открываясь, лязгнула дверца кабины. С подножки в снег неуклюже слез командир батареи в каком-то помятом тулупе, под ним круглился живот. Не кадровый, сразу видно. На гражданке Леонид Илларионович Лебедь был учителем, в полк из запаса пришел, недавно ему присвоили звание капитана.

Под тяжелым, нахмуренным взглядом комбата взвод весь притих. Присмирел, подтянулся и Матушкин.

А Ваня еще больше, до предела съежился, даже слегка задрожал.

Комбат снял шапку. На широкий лоснящийся лоб его свис седеющий чуб. Рукой в грубо вязанной варежке откинул его. Стал в упор глядеть на убитых.

— Накройте, — поморщился. — Хоть шинелями, что ли, накройте. — Простуженно бухнул в кулак, надел шапку. — А теперь докладывай, лейтенант.

— А чего тут докладывать? — сдерживая еще совсем улегшийся гнев, покосился Матушкин на виновного. — Оторвался от меня. На голый бугор, гад, залез. Это же надо, прямо на выставку! У-у! — снова вскинул он на Ваню кулак.

— Ладно-ладно, кончай! — недовольно остановил его Лебедь.

— Да как тут спокойно? — вырвалось в сердцах у приморца. — Представляешь? Мало того, что залез на голый бугор, так он… Представляешь, не зарылся, не замаскировался. И давай в открытую по пехоте! Вот снайпер их и снял, — опять метнул он гневный взгляд на Изюмова. — А мог бы и всех. Всех, до единого! Как рябчиков, как куропаток!

— М-да, наворотил, — согласно прохрипел капитан. — Ему, значит, приказывают, а он… На твой, на мой приказ ему, значит, плевать! Приказ знал? — спросил он ослушника.

— А то! — вскинулся Матушкин. — Лично задачу ставил. Понимаешь, лично! — он убежденно ткнул себя в грудь. — Каждому! Всем! Два раза ему повторил: не выдавать себя, зазря не палить, только по танкам! Понимаешь, дважды! Только по танкам! Что, гад, а? Может, не так? Может, я вру? — возмущенно вонзился он взглядом в Изюмова.

Ваня стоял обмерев. Не дышал.

— Вот всегда у нас так! То заболеет кто, то на мине какой-нибудь дурак подорвется, то вот убьют, — явно сгущал сейчас в досаде и раздражении батарейные неурядицы Лебедь. — Не знаешь, где оборвется. — Раскрыл беспомощно рот, задышал сипло, прерывисто — нос был заложен. Над глазами комбата хмуро кустились брови, под глазами отвисли мешки. Простуда, бессонные ночи, эти вечные чепе даром ему не прошли. — Ладно, — выдавил он наконец. Переступил неловко своими начальническими валенками. — Что будем делать? С этим, — небрежно кивнул он головой на понуро застывшего Ваню.

— Что… Да под трибунал его! Под трибунал! Это же надо — в такой момент чуть весь расчет не сгубить! Да лучше бы сам! — оскалясь, опять окатил взводный гневом Изюмова. — Убило б тебя — не жаль. Раз ты такой. Сам виноват! А солдаты причем? Солдат вот жаль. Матерей их, отцов. "Похоронки" знаешь, как получать?

Ваня совсем уж не знал, куда девать себя.

— Ну, так что будем делать? — спросил капитан.