Парад облаков, рассказы из летней тетради

Наступил вечер отхода. Погода стояла тихая, неожиданно пасмурная после долгих жарких дней. И сейчас вижу, как мы с бабушкой идем по берегу реки, тревожно взявшись за руки. Мы ищем катер. "Не забудь, когда придешь на корабль, достать пирожки из пакета, а то задохнутся..." Скоро мы наткнулись на трап. Подняв головы, увидели белый катер с гордой надписью по борту "Норд". Бабушка вздохнула. Она надеялась, что мы никогда не найдем катер "Норд" и вернемся домой, выложим пирожки на стол, они будут дышать, а мы радоваться...

Катер был железным напоминанием о том, что я вырос, мне целых десять лет и меня пора куда-то отпустить. Бабушка сказала: "Ты - будущий солдат... Не забудь мыть руки". Я взял пирожки, поцеловал бабушку в мокрую от слез щеку и ступил на узкий крутой трап. Он приятно пружинил под ногами. Когда я дошел до середины, вся приятность куда-то улетучилась. Я опасливо замер, не решаясь оглянуться. Пирожки испуганно задергались в пакете, изображая живую рыбу. Я не заметил, откуда вдруг появились две ручищи и перенесли меня прямо на палубу. Пирожки благодарно затихли.

Бородатый матрос, потом оказавшийся оператором, улыбнулся: "Запомни, юнга! По трапу нельзя ползать. Надо вот так..." Он мгновенно скатился на берег, а потом в два прыжка запрыгнул на палубу.

Скоро катер задрожал всем нутром, вода за кормой вспенилась, солнце весело упало на реку, рассыпалось на тысячи маковых лепестков, бабушка взмахнула рукой, а я стал бегать по палубе, как потерявшийся щенок. Дедушка поймал меня, поднял на руки и показал бабушке: вот, мол, в каких надежных руках находится драгоценный внук.

"...На открытой палубе - ветер. Чуть тише внизу, на носу, где висит рында. Или на корме, где сложены березовые дрова и пахнет дымом от камбуза. Река петляет в низких заросших берегах, словно опасается, что мы сочтем ее однообразной. Утки пугливо шарахаются, хлопочут крыльями по воде. Коршун долго парит над нами, распластав крылья. Названия шлюзов Мариинской системы: святых Самсония, Бориса и Глеба, Фомы, Алексея, Федора, Иоанна, Кирилла..."

Это моя первая запись в судовом журнале, который мы с дочкой решили вести вместе. Получилась странная картина. Мои меланхолические записи, сделанные мелким почерком, вдруг сменяются большими пляшущими буквами, которые просто лопаются от восторга.

"...Отплываем! Ура!!! Вскоре нас позвали на обед. Пообедав, мы пошли на верхнюю палубу. Там был ужасный ветер. Я кормила чаек. Проехали две баржи. Видели двух мальчишек. Они махали нам! Много домиков и бабушек, которые сидели на лавочке. В Вологде всегда очень красивые облака. Лиловые, белые, ватные. Еще мы видели собачку, которая смотрела, как мы шлюзуемся. Времени, чтобы писать, нет, нет совсем, так что я буду смотреть по сторонам..."

Да, как хороши северные шлюзы Мариинской системы! Теплоход бережно втискивает себя в деревянный футляр старого шлюза, вечернее солнце качается на воде. Женщина в оранжевом жилете, надетом на простое домашнее платье, ловко подхватывает петлю каната и набрасывает на толстую, как гриб-боровик, тумбу кнехта. У выпускных ворот шлюза - маленький домик. Около него светится рубиновый огонек, разгораясь с наступлением сумерек. И везде нас встречают дети, взрослые и собаки. Все смотрят на нас задумчиво, будто силясь узнать.

Белый теплоход, хоть и маленький, но с музыкой, занавесками на окнах первого класса, скамейками на верхней палубе и рестораном на корме - это теперь такая редкость в здешних краях. В обычные дни река спит, словно былинный богатырь. Давно погашены и сложены на берегу бакены, а бакенщики все или на скудной пенсии, или разбрелись в поисках лучшей доли. Вместо бакенов понатыкали в наиболее опасных местах железные жерди, пометили белой краской, но их и днем еле видно. Поэтому теплоход бросает якорь там, где его ночь застала.

Наша каюта - в трюме, да еще в самом носу, поэтому, когда ранним утром включают лебедку, чтобы поднять якорь, мне кажется, что цепь волокут у меня под подушкой.

Я тихо одеваюсь, поднимаюсь на палубу, прихватив с собой блокнот с нашим судовым журналом.

"...Мы снялись с якоря и осторожно пошли, раздвигая ленивую, матовую воду. Прибрежные кусты высовываются из тумана, как из-под снега. Туман сырой, белый лишь вдали, а когда ты сидишь внутри его, то он - серый, напитанный сыростью. Его хлопья касаются лица, и кажется, что тебя кто-то тыкает носом в мокрую клеенку. И эта клеенка пахнет не домом, а, наоборот, скитаниями, осенним причалом, продроглым и пустым. Очень хочется чаю с вишневым вареньем".

Когда мне было десять лет, никакой якорь не мог меня разбудить и я спал как сурок. Но однажды утром на меня упала детская книжка про Ерша Ершовича. Я продолжал дремать под книжкой. Тогда на меня повалились полотенце, мыльница, карандаши, дедушкина бритва, мои сандалии, в довершение всего шахматная доска съехала со стола и с грохотом упала. Пришлось открыть глаза. Все вещи в каюте спятили с ума, особенно резвились шахматные фигуры во главе с железным подстаканником.