Пассажир из Франкфурта

— Вопрос не в том, чего вы хотите, а в том, что у нас имеется. А то, что у нас имеется, — убийственно, смертоносно. Если вы хотите стереть с лица земли всех, кому еще не исполнилось тридцати, что ж, я думаю, это можно было бы устроить. Но должен предупредить: многие из тех, кто постарше, тоже погибнут. Трудно, знаете ли, отделить одних от других. Лично я был бы против. У нас есть несколько очень хороших молодых ученых. Жестокие ребята, но способные.

— Что же случилось с миром? — внезапно спросил Кенвуд.

— В том-то все и дело, — ответил профессор Экштейн. — Мы не знаем. Нам это неизвестно, несмотря на все наши знания о том и о сем. Мы теперь знаем немного больше о Луне, мы много знаем о биологии, мы научились пересаживать сердце и печень, скоро, видимо, дойдет дело и до пересадки мозга, хоть и не знаю, что из этого получится. Однако мы не знаем, кто занимается тем, что сейчас происходит. Но кто-то ведь занимается! Идет какая-то очень сильная закулисная возня. О да, это проявляется по-разному: криминальные группировки, банды наркодельцов и тому подобные, которыми из-за кулис руководят несколько светлых, проницательных умов. Это уже бывало то в одной стране, то в другой, иногда в масштабах всей Европы, но сейчас смута уже распространилась и на другое полушарие и, наверное, доберется до самого Полярного круга, прежде чем мы с этим справимся. — Похоже, ему самому понравился поставленный им диагноз.

— Люди злой воли…

Выждав минуту-другую, профессор Экштейн продолжал:

— Да, можно сказать и так. Зло в противовес злу; зло, творимое во имя обогащения или власти. Знаете ли, трудно добраться до сути. Даже сами эти бедные юнцы не знают, в чем дело. Они жаждут насилия и упиваются им. Им не нравится наш мир, им надоел наш материалистический подход ко всему. Они презирают многие наши скверные способы делать деньги, наши надувательства, они не желают видеть вокруг нищету. Они хотят, чтобы мир стал лучше. Что ж, наверное, его и можно было бы сделать лучше, если хорошенько над этим поразмыслить. Но вся беда в том, что если вам хочется непременно что-то убрать, то вы должны что-то предложить взамен. Как говорится, природа не терпит пустоты. Черт побери, это ведь сродни пересадке сердца: удаляя сердце, необходимо заменить его другим, здоровым, причем вы должны иметь его под рукой и только тогда лишать пациента старого.

Между прочим, я думаю, что таких вещей лучше вообще не делать, но меня все равно никто не станет слушать. Впрочем, это не моя область.

— Газ? — предложил тему полковник Манроу.

Профессор Экштейн просиял:

— О, у нас полно всяких газов. Имейте в виду, некоторые из них довольно безобидны: мягкие, так сказать, средства устрашения. Но есть и другие! — Он сиял, как самодовольный торговец скобяными изделиями.

— Ядерное оружие? — предположил мистер Лейзенби.

— Не шутите с этим! Вы ведь не хотите заразить радиацией всю Англию или даже весь континент?

— Выходит, помочь вы нам не можете, — решил полковник Манроу.

— Нет, пока положение дел не будет известно подробнее, — ответил профессор Экштейн. — Я сожалею.

Но я хочу, чтобы вы поняли: большинство из того, над чем мы теперь работаем, опасно. — Он сделал ударение на последнем слове. — В самом деле опасно. — Он с беспокойством взирал на присутствующих, подобно взрослому человеку, с опаской поглядывающему на ребятишек, играющих со спичками.

— Ну что ж, благодарю вас, профессор Экштейн, — сказал мистер Лейзенби без особой теплоты в голосе.

Профессор, правильно поняв, что разговор окончен, улыбнулся всем и поспешно ретировался.

Мистер Лейзенби дал выход своим чувствам, даже не дождавшись, пока закроется дверь.

— Эти ученые все одинаковы, — горько констатировал он. — Никакой от них пользы. Никогда не предлагают ничего разумного. Все, на что они способны, — это расщепить атом, а потом внушать нам, как опасно использовать его на практике!

— Ну и на черта он нам сдался, — грубо заявил адмирал Блант. — Нам бы что-нибудь простенькое, вроде гербицида с избирательным действием, который бы… — Он внезапно прервался. — Что за черт?

— Да, адмирал?

— Ничего, просто это мне о чем-то напомнило, но не могу сообразить, о чем именно.

Премьер-министр вздохнул.

— В приемной есть еще какие-нибудь научные эксперты? — спросил Гордон Четвинд, с надеждой глядя на часы.

— По-моему, там старый Пайкавей, — ответил Лейзенби. — У него есть какая-то картинка или рисунок, а может быть, карта или что-то еще, и он хочет это нам показать.

— А что это?

— Не знаю, какие-то пузыри.

— Пузыри? Что еще за пузыри?

— Понятия не имею. Ну ладно, — вздохнул он, — давайте на них взглянем.

— И Хоршем тоже здесь.

— Может быть, у него есть для нас что-нибудь новенькое, — предположил Четвинд.

Тяжело ступая, вошел полковник Пайкавей с рулоном бумаги, который с помощью Хоршема был развернут и с некоторыми затруднениями укреплен так, чтобы было видно всем сидящим за столом.

— Масштабы не совсем те, но это приблизительно объясняет саму идею, — прокомментировал полковник Пайкавей.

— А что это значит и значит ли это что-нибудь вообще?