Пересмешник

Поскольку я обучен психоискусству, мне несложно проводить все время на фабрике в легких галлюцинациях, но я, к своему ужасу, обнаружил, что совершенно не могу управлять одним аспектом своих галлюцинаций: у меня в голове с пугающей четкостью возникает образ Мэри Лу. Я пытаюсь для развлечения вызвать у себя абстрактные галлюцинации – цветовые пятна и объемные фигуры – и вдруг, внезапно, вижу лицо Мэри Лу, вижу ее пристальный озадаченный взгляд. Или Мэри Лу сидит, скрестив ноги, на ковре, держит на коленях книгу и читает.

Когда я преподавал, у меня была шутка для лекции о галлюцинировании до оргазма. Я говорил студентам: «Этот метод полезно освоить на случай, если вы когда-нибудь окажетесь в тюрьме». Они почти не смеялись, – наверное, чтобы понять шутку про тюрьму, надо очень хорошо знать классику, например фильмы с Джеймсом Кэгни. Так или иначе, я всегда отпускал ее на этой лекции. Но теперь я не галлюцинирую до оргазма, хотя и знаю сам метод досконально. По ночам у себя в камере я мастурбирую – как, наверное, все заключенные. Самые интимные мысли о Мэри Лу мне хочется сберечь на то время, когда я один.

С вечерней едой нам выдают по два косяка и по два сопора, но я свои коплю. После ужина я чувствую сладкий запах марихуаны, слышу музыку эротического телевидения из других камер и воображаю синтетическое блаженство на лицах заключенных. Почему-то, когда я об этом пишу, меня передергивает. Я хочу, чтобы Мэри Лу была рядом со мной, хочу слышать ее голос. Хочу смеяться с нею, хочу, чтобы она меня согревала.

Год назад я не смог бы назвать это чувство, но после фильмов знаю: я люблю Мэри Лу.

Это мучительно. Любовь – мучительное чувство.

Я не знаю, где расположена тюрьма. Где-то возле океана. Меня доставили сюда без сознания. Очнувшись, я увидел робота, который протягивал мне синюю арестантскую робу. Первую ночь я не мог спать, так мне хотелось быть рядом с Мэри Лу.

Я хочу быть с ней. Все остальное – нереальное.

День девяносто первый

После обеда я работаю в поле на берегу океана. Поле огромное, примерно две мили вдоль берега, и все засажено синтетическим растением под названием Протеин-4. Растения большие и безобразные, размером с человеческую голову, лилово-зеленые и с отвратительным запахом. Даже на солнечном поле их вонь порою невыносима. Моя работа – подкармливать каждое химикатами, которые ежедневно выписывает компьютер. У меня есть «пистолет», куда компьютерный терминал в начале каждого длинного ряда закладывает катышки химикатов; я прижимаю его пластиковое дуло к желтой земле у основания каждого растения и выдавливаю по одному катышку.

Спина болит постоянно, солнце печет, а музыка, которая звучит не умолкая, задает быстрый темп. Нас в поле сорок человек, мы работаем с пятиминутными перерывами в конце часа и постоянно обливаемся потом.

С этой работой справились бы десять роботов-недоумков. Но нас таким образом перевоспитывают.

По крайней мере, так говорит телевизор, который мы обязаны смотреть в послеобеденное общественное время. Разговаривать в общественное время запрещается, и я не знаю, злятся ли другие заключенные, как я.

Во время работы за нами наблюдают два робота в коричневой форме. Они приземистые, коренастые и уродливые. Всякий раз, глядя на того, который меня ударил, я вижу: он смотрит на меня не мигая, а его андроидный рот слегка приоткрыт, как будто сейчас пустит слюну.

Руки у меня по-прежнему стерты и болят от нажимания на кнопку «пистолета», так что больше я писать не могу.

Мэри Лу. Надеюсь только, что ты не так несчастна, как я. И надеюсь, что ты вспоминаешь обо мне хотя бы иногда.

Мэри Лу

1

Читать иногда скучно, но бывает, я натыкаюсь на что-нибудь, про что мне приятно знать. Сейчас я пишу, сидя у окна и положив на колени картонку, а перед этим просто долго сидела и смотрела на снег. Огромные, тяжелые, слипшиеся хлопья падали с неба. Боб велел мне не утомляться, чтобы спина не болела оттого, что я таскаю свое выпирающее пузище. Поэтому я долго смотрела на снег и вспоминала, что читала несколько дней назад про круговорот воды в природе, как это все устроено на самом деле: испарение, конденсация, ветер и воздух. Я смотрела на снег и думала, что эти белые комья были недавно водой Атлантического океана, превращенной в пар солнечным жаром. Я представляла, как облака плывут над водой, как вода в них кристаллизуется и становится снежинками, а снежинки падают и слипаются, так что теперь я вижу их за своим окном в Нью-Йорке.

Иногда мне очень приятно что-нибудь такое знать.

В детстве Саймон рассказывал мне про круговорот воды, про равноденствия и все такое. У него была старая школьная доска и мел; помню, он рисовал мне на ней планету Сатурн с кольцами. Когда я спросила, откуда он все это знает, Саймон ответил, что со слов отца. Его дедушка в детстве смотрел на небо в телескоп, в давние времена до того, что Саймон называл «концом интеллектуального любопытства».