Первая красотка в городе

— Зачем ты уродуешь свою красоту? — спросил я. — Разве нельзя просто жить с нею?

— Чтобы не думали, будто во мне больше ничего нет. Красота — ничто, она не останется. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что ты такой урод, — раз ты людям нравишься, они тебя любят не за красоту.

— Ладно, — ответил я. — Мне повезло.

— То есть я не хочу сказать, что ты урод. Люди только считают тебя уродом. У тебя лицо завораживает.

— Спасибо.

Мы выпили еще по одной.

— Что делаешь? — спросила она.

— Ничего. Ничем не могу заняться. Интереса нет.

— Я тоже. Был бы бабой, тоже мог бы мужиков кадрить.

— Вряд ли бы мне понравилось близко общаться с такой толпой чужих людей. Утомляет.

— Утомляет, ты прав, все утомляет.

Ушли мы вместе. На Кэсс по-прежнему пялились прохожие. Она все равно была красотка — может, даже красивее прежнего.

Мы добрались до меня, я открыл бутылку вина, и мы сидели и разговаривали. С Кэсс всегда легко было разговаривать. Она немного поговорит, а я послушаю, потом я поговорю. Беседа у нас текла без напряга. Казалось, мы вместе раскрываем тайны. Когда раскрывалась хорошая, Кэсс смеялась эдак по-своему — только она так и умела. Словно радость из огня. За беседой мы целовались и придвигались все ближе друг к другу. Довольно сильно разогрелись и решили лечь в постель. И лишь когда Кэсс сняла платье с высоким воротником, я увидел его — уродливый зазубренный шрам поперек горла. Длинный и толстый.

— Чтоб тебе, женщина, — сказал я с кровати, — черт бы тебя драл, что ты натворила?

— Как-то ночью попробовала разбитой бутылкой. Я тебе больше не нравлюсь? Я по-прежнему красивая?

Я притянул ее к себе на кровать и поцеловал. Она оттолкнула меня, рассмеялась:

— Некоторые платят десятку, а потом я раздеваюсь, и им уже не хочется. Десятку я оставляю. Очень смешно.

— Да, — сказал я. — Просто умора… Кэсс, сука, я же тебя люблю… хватит себя уничтожать; живее тебя я никого не встречал.

Мы снова поцеловались. Кэсс плакала — без единого звука. Слезы я чувствовал. Эти ее длинные черные волосы лежали у меня за спиной, будто флаг смерти. Мы слились и медленно, торжественно и чудесно любили друг друга.

Утром Кэсс готовила завтрак. Вроде бы спокойная и счастливая. Пела. Я валялся в постели и наслаждался ее счастьем. Наконец она подошла и растолкала меня:

— Подъем, сволочь! Плесни себе на рожу и пипиську холодной воды да иди уже пировать!

В тот день я отвез ее на пляж. День стоял рабочий и не вполне летний, поэтому берег был великолепно пуст. Пляжные бичи в лохмотьях дрыхли на лужайках над полосой песка. Другие сидели на каменных скамьях с одинокой бутылкой. Кружили чайки, безмозглые, но рассеянные. Старухи лет по 70–80 рассиживали на лавках и обсуждали продажу недвижимости, оставленной мужьями, что давным-давно сдохли от гонки и глупости выживания. По всему по этому в воздухе разливался мир, и мы бродили по пляжу, валялись на лужайках и почти не разговаривали. Хорошо быть вместе, и все. Я купил пару сэндвичей, чипсы и чего-то попить, мы сели на песок и поели. Потом я обнял Кэсс, и мы поспали часик. Так было почему-то лучше, чем заниматься любовью. Мы текли вместе без напряжения. Проснувшись, снова поехали ко мне, я приготовил ужин. После него предложил Кэсс жить вместе. Она долго сидела, смотрела на меня, потом медленно ответила:

— Нет.

Я отвез ее обратно в бар, купил ей выпить и ушел. На следующий день устроился фасовщиком на фабрику и весь остаток недели ходил на работу. Уставал я так, что не особо пошляешься, но в ту пятницу все равно поехал в бар на Западной Окраине. Сел и стал ждать Кэсс. Шли часы. Когда я уже надрался, бармен мне сказал:

— Жалко, что так с твоей девчонкой вышло.

— Что вышло? — не понял я.

— Прости. Ты что, не знал?

— Нет.

— Самоубийство. Вчера похоронили.

— Похоронили? — переспросил я.

Казалось, моргни — и она войдет. Как же ее может больше не быть?

— Сестры похоронили.

— Самоубийство? А как, не знаешь?

— Горло перерезала.

— Понятно. Налей-ка мне еще.

Я пил до самого закрытия. Кэсс, самая красивая из 5 сестер, самая красивая в городе. Мне удалось доехать до себя, а из головы не шла мысль: надо было заставить ее остаться со мной, а не принимать это ее «нет». Все в ней говорило, что я ей небезразличен. Но я слишком небрежен, ленив, слишком черств. Заслуживаю и ее смерти, и своей. Собака я. Нет, зачем собак обижать? Я встал, отыскал бутылку вина и глубоко глотнул из горла. Кэсс, первая красотка в городе, умерла в 20 лет.

Снаружи кто-то давил на клаксон. Очень громко и настойчиво. Я поставил бутылку на пол и заорал в окно:

— ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ДРАЛ, ПАДЛА, ЗАТКНИСЬ! Ночь наступала себе дальше, и тут уж ничего не поделать.

Бифштекс из звездной пыли

удача моя снова скисла, и я тогда слишком дерганый был от чрезмерного винопития; шары дикие, сил нет; слишком паршиво все, искать обычного перестоя особо не поищешь, какой-нибудь спокойной работенки типа экспедитора или кладовщика, поэтому я пошел на мясокомбинат, захожу прямо в контору.

а я тебя раньше нигде не видел? спрашивает мужик.

не-а, соврал я.