Пятьдесят лет в строю

Пробравшись мимо освещенных пожаром окон морского министерства, горящих киосков и перевернутого кем-то автобуса, мы, опрашивая встречных, с трудом выяснили происшедший здесь эпизод: оказалось, что фашистские молодчики из отрядов «летучей охраны» открыли огонь по манифестантам, которые пытались пройти в палату и передать свои справедливые требования насмерть перепуганным депутатам.

* * *

— А каково ваше впечатление о беспорядках шестого февраля? Я ведь вас встретил в тот день на Шан Элизе, — задал мне неожиданно неприятный вопрос начальник иностранного отдела префектуры полиции.

Это был хорошо меня знавший по службе во время войны отставной майор Эйду. Для урегулирования положения некоторых наших работников мне частенько приходилось бывать у него по просьбе торгпредства.

— Вот я большого роста, а вы маленького, — пробовал я отшутиться, — и потому вы меня заметили, а я не имел удовольствия вас приметить.

Но Эйду не успокаивался: очень уж он был заинтригован и потому, с необычной быстротой удовлетворив все мои ходатайства, он опять вернулся к моим впечатлениям о шестом февраля.

— Самое отвратительное. Лучшими типами явились, пожалуй, ваши собственные «флики», исполнявшие по крайней мере свой долг, обходя, например, осмысленно и осторожно таких невольных посторонних зрителей, как мы с женой. А вот вспоминая вашу, так называемую «золотую» молодежь, позвольте вам сказать, что она способна столь же легко показать пятки немцам, как и вашим собственным «Gardes mobiles».[31]

— Ах, вы правы, генерал. Мы приходим в отчаяние от нашего нового поколения. Никакого сознания гражданского достоинства, — вздыхал этот верный слуга «двухсот семейств».

— Жоффр был, пожалуй, прав, — напомнил я Эйду, — когда, сокрушаясь о тяжелых людских потерях, он предсказывал, что после войны во французской нации образуется пропасть, которая неизвестно какими элементами будет заполнена.

Заполнил эту пропасть французский трудовой народ, ответивший на неудавшийся фашистский путч сначала демонстрацией и забастовкой, а через несколько месяцев круто повернувший «влево» руль внутренней политики своей страны.

За свой век мне пришлось быть свидетелем многих забастовок. Припоминаю даже, что лишение света и воды Петербурга в 1905 году впервые открыло мне глаза на мощь рабочего класса. И все же до весны 1936 года в Париже я не представлял себе, сколь сильна может быть революционная пролетарская дисциплина — эта верная союзница всякого забастовочного движения.

Как по приказу главнокомандующего, разом закрылись ворота фабрик и заводов, опустились серые железные ставни банков и магазинов…

Из закопченных фабричных окраин
Вышел на улицу новый хозяин…

А после полудня позвонил мне на службу в торгпредство один из «старых хозяев», совсем еще молодой директор крупного предприятия — покупателя наших товаров.

— Простите, господин Игнатьев, нашу неаккуратность. Мы никак не можем вовремя попасть к вам. Представьте, мы с утра продолжаем сидеть и смотреть в окно через улицу на наше собственное управление, в которое доступ нам закрыт, и оттуда мы ни одной справки получить не можем. На заводе происходит то же самое: рабочие заняли все цеха и охраняют наши станки от повреждений чьей-либо вражеской рукой…

Судя по несвязной речи моего обычно хладнокровного клиента, он, казалось, больше был изумлен, чем озлоблен. Кому в этот день принадлежали и станки и заводы, определить было мудрено.

Забастовка коснулась и ресторанов, без которых, однако, большинство рабочих и служащих обойтись не могло, так как они заменяли им столовые.

— Как быть? — сказал я Наташе, прочитав на вывеске нашего обычного ресторана «Бернар» надпись: «Закрыт по случаю забастовки». — Пойдем на вокзал «Сен-Лазар», там в буфете найдем что-нибудь закусить.

Оказалось, впрочем, что мы и до угла улицы не дошли, как услышали возгласы знакомых нам гарсонов ресторана «Бернар», собравшихся в крохотном соседнем «bistrot», трактирчике, на заседание забастовочного комитета.

— Сюда, сюда, — звали они меня, — мы не можем отпустить нашего генерала без завтрака.

А я лишний раз почувствовал, что не мне оказывают внимание, а моей Советской Родине.

* * *

Последним видением Парижа 1936 года явился для меня национальный праздник 14 июля.

Меня не раз тянуло в такие дни смешаться с парижской толпой и послушать на грубоватом, но таком сочном «argo» меткие оценки парижанами и правителей, и существующих порядков. Что думают о России, доходит ли до этих столь легко воспламеняющихся людей ее горячее дыхание?

В этом году, уложив чемоданы перед отъездом в Москву, я решил пойти на площадь Республики, где должна была состояться организованная впервые во Франции легальная демонстрация Народного фронта.

Я оказался среди бурлящего моря трудящегося парижского люда, окружавшего высокую, наспех обитую, деревянную трибуну. Ни одного полицейского «ажана», ни одного военного и очень мало знакомых, из которых одни титуловали меня «Mon général!», а другие, тут же — «Camarade!».