Под псевдонимом Серж

Балезин похолодел. Это были часы с именной гравировкой, подаренные ему Петерсом после ликвидации банды Кошелькова. Значит… значит, в его квартире был обыск, и Ольгу могли арестовать, как и его?

Бульдог продолжал орать, что Петерс тоже расстрелян, что у него, Балезина, единственный шанс признаться во всём. Крик переходил в отборную ругань.

Но Балезин был профессиональным разведчиком. Ещё работая у Батюшина, отправляясь за линию фронта, он готов был к крайнему случаю – аресту и знал, как вести себя на допросах. Одним из методов был, как его называли, переход в контратаку. Он резко поднялся, он был на полголовы выше Бульдога. Голос его неожиданно стал уверенным и даже дерзким.

– Это я-то враг народа? Да ты знаешь, что я в 19-м участвовал в ликвидации Кошелькова и его банды, покушавшихся на жизнь товарища Ленина! Ты знаешь, что я предотвратил и покушение на короля Афганистана, друга Советского Союза! Знаешь, что благодаря мне республиканская Испания получила 12 новейших самолётов! Знаешь, что такое в течение нескольких лет работать там, «за бугром» и быть в любой момент арест…

Но договорить Балезин не успел. Он стоял перед Бульдогом, но спиной к двери, которая неслышно отворилась и вошедший второй энкавэдэшник ударил его по голове чем-то тяжёлым. Алексей упал. Его остервенело пинали, но он потерял сознание и уже ничего не чувствовал.

* * *

Последующие дни и недели были на редкость однообразными. Допросы, потом снова допросы, и днём, и ночью. Допросы стоя, допросы сидя. Если упал и потерял сознание, тебя пинками и холодной водой приведут в чувство. Бессоница и жажда, их он запомнил на всю жизнь. Бессоница приводила его в состояние, близкое к сумасшествию. А от жажды горело горло, потрескались губы, и он представлял себе… нет, не родник, не водопроводный кран, а обычную дождевую лужу, в которую он упадёт и будет пить, пить, пить…

После Алексей Балезин никогда и никому не рассказывал о днях, проведённых в тюрьме. Но Ольга не могла понять, откуда у него взялась привычка пить в день по нескольку стаканов воды.

Каждый раз после допроса его волокли и бросали в камеру, битком набитую такими же, как он, заключёнными. В сознание он приходил не сразу. С трудом опираясь на руки, он приподнимался, чтобы сесть на пол. Потом долго и отрешённо глядел перед собой. Ему ещё повезло, что мог сидеть. В других, битком набитых камерах, и сесть-то было невозможно.

Несмотря на приближающуюся зиму, в тюремных камерах царила духота, и ещё – вонь. Арестанты теряли сознание, многих уже не страшил ни приговор, ни то, что за ним последует. Алексей слышал, как один из заключённых прошептал другому: «Ты как хочешь, Никола, а я завтра во всём признаюсь, иначе не выдержу». И не выдерживали – смерть в камере была обычным явлением.

Через некоторое время Бульдога сменил другой следователь: высокий, худой, как жердь, уверенный в себе; на вид ему было лет тридцать пять. «Жердяй» – сразу мысленно окрестил его Алексей. На первой встрече он долго рассматривал Балезина, как бы оценивая его возможности. Потом затянулся папиросой и изрёк:

– Я ознакомился с вашим делом, Балезин. И не вижу смысла запираться. У вас, если можно так выразиться, целый букет серьёзных обвинений.

Затем Жердяй, как и его предшественник, стал перечислять эти самые «обвинения»: немецкий плен, немецкие корни жены, общение с иностранцами по долгу службы, работа с «врагами народа» Юргенсом и Петерсом. Алексей молчал, а напористый «следак» не собирался останавливаться на достигнутом. Он припас ещё кое-что.

Глядя в лицо Балезину, на которое падал яркий режущий свет комнатного прожектора, Жердяй добавил:

– Ну а Шофмана кто завербовал?

«Кто такой Шофман? – подумал Алексей, сознание работало плохо. – Уж не сосед ли наш?» Но Жердяй, продолжая наступать, нажал кнопку звонка.

– Введите арестованного! – крикнул он вошедшему дежурному.

Через минуту дверь открылась, и двое конвойных ввели, точнее, затащили, Григория Аркадьевича. Тот еле держался на ногах. Вместе с ними зашёл ещё один работник НКВД с папкой в руках. Очевидно, для протоколирования результатов очной ставки.

Понимая, что Шофман вот-вот упадёт, следователь заторопился.

– Обвиняемый Шофман, где вы работали последние годы?

– Нарк… наркомат авиац… авиационной промышленности, – едва выговорил сосед Алексея.

– Доводилось ли вам бывать в Германии?

– Да, во врем… во время командировок.

Жердяй вплотную приблизился к Шофману. Григорий Аркадьевич был немаленького роста, но сейчас, избитый и подавленный, сутулился, испуганно глядя снизу вверх на следователя. Тот кивнул в сторону сидящего на стуле Балезина:

– Вы знаете этого человека?

Григорий Аркадьевич силился что-то выговорить…

– Громче говорите, кто это?

– Мой сосед по дому Алек… Алексей…

– Имя, отчество фамилия?

– Балезин Алексей Дмитриевич.

– Признаётесь, что были завербованы им для работы на германскую разведку?

Шофман не ответил. Он только слегка покачивался, глядя куда-то в сторону и глухо стонал.