Подкидыш

— Она никогда не оставляет аббатису одну, — возразила его собеседница. — А госпожа аббатиса никогда из монастыря не выходит. Эта рабыня прямо-таки ужас на всех наводит. Она то крадется в тени, то скрывается в темном углу, за всеми наблюдая и все замечая, но ни с кем из нас не разговаривает. Иной раз кажется, будто к нам в ловушку угодило какое-то неведомое животное, а может, золотистая львица, и мы держим ее здесь в клетке.

— А сама ты ее боишься? — напрямик спросил Лука.

Сестра Урсула подняла голову и ясными серыми глазами посмотрела прямо на него.

— Я верю, что Господь защитит меня от любого зла, — сказала она. — Но если б я не была так уверена, что надо мною простерта десница Господня, эта женщина стала бы для меня истинным воплощением ужаса.

В комнате воцарилась тишина, словно там и впрямь пролетел шепот невидимого Зла. Лука чувствовал, как по спине у него ползут мурашки; брат Пьетро под столом судорожно вцепился в крест, который носил на поясе.

— С кем из монахинь мне следует побеседовать в первую очередь? — спросил Лука, желая нарушить затянувшееся молчание. — Запиши мне имена тех, кто ходит во сне, у кого проявлялись стигматы, кому являлись видения, кто чересчур долго постится.

Он подтолкнул к ней лист бумаги и перо, и она — не спеша, но и без колебаний — четким почерком написала шесть имен и вернула ему листок.

— А ты? — спросил он. — У тебя были видения? Ты случайно не ходила во сне?

Улыбка, которой она его одарила, казалась почти соблазнительной.

— Я просыпаюсь глубокой ночью и иду в церковь к полунощнице, а потом долго молюсь, — сказала она. — И после этого меня можно найти только в моей теплой постели.

Пока Лука пытался прогнать видение «ее теплой постели», она, не говоря больше ни слова, встала из-за стола и вышла из комнаты.

— Впечатляющая женщина, — тихо заметил Пьетро, глядя ей вслед. — Только подумай, ведь она в монастыре с четырех лет! Живи она в миру, ох и натворила бы она дел!

— Шелковые нижние юбки! — заметил Фрейзе, просовывая в дверь голову. — Не больно-то часто монахини их носят.

— Что-что? — переспросил Лука, непонятно почему приходя в ярость, ибо сердце у него все еще бешено стучало при воспоминании о том, как сестра Урсула после молитвы ложится в свою целомудренную теплую постель.

— Я говорю, нечасто монахини шелковые нижние юбки надевают. Обритая голова — это да, хотя, может, это и чересчур, но монастырским законам вполне соответствует. А вот шелковые юбки тут вряд ли кто носит.

— Откуда, черт побери, тебе известно, что она носит шелковые нижние юбки? — с раздражением спросил Пьетро. — И как ты вообще смеешь говорить такое?

— Видел, как эти юбки сохли в прачечной, вот и поинтересовался, чьи они. По-моему, довольно странная вещь в монастыре, где обет бедности приносят. А потом я прислушался — может, я и дурак, но слушать-то умею очень хорошо! — и услышал, как эти юбки шелестят, когда сестра Урсула мимо проходит. Она-то не знала, что я прислушиваюсь; она мимо меня всегда с таким видом идет, словно я камень или дерево. А шелк так тихонько шуршит — шур-шур-шур. — Фрейзе хитро подмигнул брату Пьетро. — Расследования-то небось можно по-всякому вести. И вовсе не обязательно уметь писать, чтобы быть способным думать. Иной раз хватает и простого умения слушать.

Брат Пьетро сделал вид, что не заметил его едких слов, и обратился к Луке:

— Кто у нас следующий?

— Пожалуй, пригласим теперь госпожу аббатису, — решил Лука. — А потом ее служанку Ишрак.

— А может, нам первой допросить эту Ишрак? А потом заставить ее постоять за дверью, пока аббатиса на наши вопросы отвечать будет? — предложил Пьетро. — Тогда они уж точно не сговорятся.

— Сговорятся насчет чего? — нетерпеливо спросил Лука.

— В том-то все и дело, — сказал Пьетро. — Мы ведь не знаем, чем они тут занимаются.

— Сговорятся. — Фрейзе осторожно повторил это слово. — Сго-во-рят-ся. Надо же, до чего некоторые слова способны любого человека сразу виноватым сделать!

— Ты лучше помолчи и сходи за этой рабыней, — велел ему Лука. — Следователь тут вовсе не ты, а тебе положено мне, твоему господину, прислуживать. Веди ее сюда побыстрей да постарайся сделать так, чтобы она ни с кем по пути сюда не разговаривала.

Фрейзе, обогнув дом, подошел к дверям кухни аббатисы и попросил позвать служанку Ишрак. Та вскоре явилась, с ног до головы закутанная в покрывало, точно жительница Сахары; на ней была длинная черная рубаха и черные шаровары, а легкое черное покрывало, наброшенное на голову, закреплялось так, что скрывало всю нижнюю половину лица. Фрейзе сумел разглядеть только ее босые ступни — на одном пальце поблескивало серебряное кольцо — и темные загадочные глаза, в упор смотревшие на него в щель между складками покрывала. Фрейзе ободряюще улыбнулся, но девушка никак на его улыбку не отреагировала, и они в полном молчании направились в комнату следователя. Затем Ишрак, по-прежнему не говоря ни слова, уселась перед Лукой и братом Пьетро.

— Значит, тебя зовут Ишрак? — спросил у нее Лука.