Подкидыш

Лука распрощался с ними и повернул к себе, точнее, к тем покоям, которые были специально отведены для наезжавшего порой в монастырь священника. Войдя, Лука первым делом стащил с себя сапоги и сунул под подушку кинжал, который всегда носил спрятанным за голенище. Затем он выложил на стол манускрипт, в котором трактовалось понятие «нуль», и рядом с ним — стопку бумаг с показаниями монахинь, скрупулезно записанными братом Пьетро. Он собирался сперва просмотреть эти записи, а затем вознаградить себя работой с манускриптом, после чего намерен был непременно пойти к первой мессе.

Однако часа в два ночи тихий стук в дверь заставил его вскочить из-за стола. Он выхватил из-под подушки кинжал и тихо спросил:

— Кто там?

— Одна из твоих сестер во Христе.

Заткнув кинжал за пояс на спине, Лука чуть приоткрыл дверь и увидел на пороге монахиню. Она молчала; лицо ее было полностью скрыто кружевным покрывалом. Лука быстро глянул в оба конца пустынной галереи и чуть отступил, жестом приглашая ее войти. Где-то на заднем плане у него, правда, мелькнула мысль, что он, пожалуй, рискует, намереваясь беседовать с нею без свидетелей и без помощи брата Пьетро, который мог бы записать то, что она расскажет. Но ведь и она тоже рисковала, нарушив обет, да еще и явившись к нему ночью. Должно быть, ее желание излить душу было настолько сильным, что она все же решилась одна прийти в комнату к мужчине.

Лука обратил внимание на то, как странно она все время сжимает пальцы, словно пряча в ладони какой-то маленький предмет.

— Ты хотел меня видеть, брат? — спокойно спросила она. Голосок у нее был тихий и нежный. — Ты хотел видеть вот это?

И она протянула к нему руки. Лука вздрогнул от ужаса, увидев в центре обеих ладоней аккуратные неглубокие раны, которые обильно кровоточили.

— Господи, спаси и помилуй нас грешных!

— Аминь, — тут же сказала она.

Лука достал чистую тряпицу и оторвал от ее края полоску. Затем плеснул на нее воды из кувшина и нежно промокнул каждую рану. Она слегка вздрогнула при его прикосновении, и он перепугался:

— Ох, прости, прости…

— Ничего, мне не очень больно, ранки ведь неглубокие.

Лука стер с ладоней кровь и с удивлением увидел, что кровь из ранок тут же течь почти перестала и обе они начинают затягиваться.

— Когда это случилось?

— Только что. Я проснулась, и раны на ладонях уже появились.

— А что, это случалось и раньше?

— Да. Например, прошлой ночью. Мне приснился жуткий сон, и когда я проснулась, то увидела, что по-прежнему нахожусь у себя в келье и лежу в собственной постели, но мои ноги почему-то все в грязи, а ладони перепачканы кровью.

— Значит, это тебя я тогда видел? — сказал Лука. — Ночью у ворот? Неужели ты ничего не помнишь?

Она покачала головой, и кружевная накидка затрепетала, но лица она так и не открыла.

— Нет, ничего такого я не помню. Я просто проснулась и увидела у себя на ладонях новые отметины. Это ведь случалось и раньше. Порой я только утром обнаруживала у себя стигматы, уже почти переставшие кровоточить, словно они появились несколько часов назад, ночью, но я при этом даже не проснулась. Раны ведь неглубокие, как ты и сам видишь, и полностью исчезают в течение нескольких дней.

— А видения у тебя тоже бывают?

— О да, ужасные! — со страхом воскликнула она. — И я никак не могу поверить, что промысел Божий в том, чтобы я просыпалась среди ночи с кровавыми ранами на ладонях. У меня никогда не возникало ощущения священного чуда, я каждый раз испытывала только ужас. Не может быть, чтобы сам Господь протыкал мне руки до крови! Все это, должно быть, происки дьявола.

— Но, возможно, Господь таким образом дает тебе некий тайный знак? Или хочет через тебя послать миру некое предупреждение? — попытался объяснить столь загадочное явление Лука.

Монахиня покачала головой.

— Скорее, пожалуй, мне кажется, что Он за что-то меня наказывает. Наверное, за то, что я живу здесь и хожу к мессе, как все, но тем не менее чувствую себя проклятой, ибо наделена непокорным сердцем.

— И много тут таких, как ты? Кто оказался здесь против собственной воли?

— Кто знает? Кто знает, что думают люди, что творится у них в душе, если они день за днем проводят в молчании и молитвах? Если они покорно исполняют волю Господа, если ходят, как полагается, к мессе, если поют псалмы, как им приказано свыше? Нам ведь не разрешается даже разговаривать друг с другом в течение дня; вслух мы можем разве что повторить данное нам приказание или же помолиться. Кто знает, что таится в мыслях у каждой из нас? Кто знает, о чем мы мечтаем, оставшись наедине с собой?

Она говорила так горячо и так разумно, что Лука в очередной раз убедился: этот монастырь действительно полон неразрешимых тайн. Он чувствовал, что больше не может задавать ей бессмысленные вопросы, и предпочел действовать: взял чистый листок бумаги и попросил:

— Пожалуйста, приложи к этому листку руки — сперва правую, а потом левую.