Подвиг (Приложение к журналу "Сельская молодежь"), т.2, 1981 г.

Зоська, однако, скоро перестала плакать, пальцами вытерла слезы, поправила сбившийся платок на голове. Антон украдкой поглядывал на нее, и несколько раз в его душе предательски шевельнулась жалость — зачем столько упрямиться? Уж он-то постарше ее и лучше разбирался в жизни, возможно, он спас бы ее от гибели и, глядишь, устроил ее судьбу. Только бы она доверилась ему. Так нет. Довела все до скандала, который неизвестно как уладить теперь при посторонних.

— Зося! — сказал он и встал со скамьи. — Ну, не хошь идти в местечко, доведи меня хоть до околицы. Потом пойдешь, куда хочешь.

В этом была его хитрость — на окраине местечка уж он бы с ней справился. Зоська на минутку притихла, словно обдумывая его предложение, и ответила, как отрубила:

— Нет!

— Я не знаю, с какой там стороны и войти, — хитрил он.

— Дорога приведет.

— Дорога-то приведет, но... Не с руки по дороге.

— У людей спросишь.

Однако, черт возьми, пока ничего не получалось. Неужели действительно ничего и не получится, и ему придется одному идти в Скидель? И одному заявиться к Копыцкому? Но как бы его, одного, не приняли за партизанского шпиона, получившего задание устроиться в местечке! Копыцкий ведь тоже может в нем усомниться, не гляди, что земляк. Все-таки своя рубашка каждому ближе к телу, а в такое проклятое время недолго расстаться как с рубашкой, так и с собственным телом тоже.

Нет, ему обязательно нужна была она — как жена, хозяйка будущего дома и, что важнее всего, — как заложница. Заложница, какая ни есть, — гарантия для немцев и для того же Копыцкого, особенно если взять в расчет еще и ее мать. Антон уже знал, что к человеку с заложниками — семьей, матерью, детьми — немцы относились с гораздо большим доверием, чем к одиночке, у которого ни кола ни двора, а только одни, пусть самые благие, намерения. Как все деловые люди, немцы обожали гарантии.

Но вот возьми ее, эту гарантию, окаменевшую в своем диком упрямстве на скамье за столом.

Шло время, наверно, уже была близка полночь. Антон непростительно терял одну за другой все, и без того немногочисленные, свои возможности и начинал волноваться. Так, черт возьми, недолго и вовсе остаться с носом. Особенно если щепетильничать с этой упрямицей да оглядываться на хозяев. Но уж с хозяевами он щепетильничать не имел намерения.

— Эй ты! — резко обернулся Антон к Стэфану. — Давай веревку!

— Что пан хцэ? — удивилась хозяйка, выступив вперед и как бы загораживая собой мужа.

— Давай веревку! Быстро!

Хозяйка побледнела, уставясь в его исполненное мрачной решимости лицо, а хозяин, уронив руки, стоял за ней, видно, не решаясь выполнить его требование без дополнительной команды жены.

— Я что вам сказал! — со сдержанной угрозой проговорил Антон и вытащил из-за пазухи наган.

Тихонько ахнув, хозяйка отступила назад, а хозяин, нагнувшись в темный угол возле двери, молча подал ему недлинную спутанную веревку. Антон приказал:

— Разбери! Разбери, распутай! Что, не понимаешь?

Дрожащими, ставшими совсем непослушными руками хозяин кое-как разобрал веревку, Антон сунул наган за пазуху.

— Ну, — сказал он Зоське, в ужасе откинувшейся за столом. — Пойдешь?

— Нет! Нет!! Ты не посмеешь!

— Я? Я посмею, черт тебя возьми! — выкрикнул он, распаляясь от своего угрожающего крика, и хватил за угол стола. Рывком он отшвырнул стол в сторону, услышав, как сзади сдавленно вскрикнула хозяйка, но он уже схватил Зоську за руку и одним точным движением подломил руку за спину. Зоська ойкнула, выгибаясь от боли и знакомо оборачиваясь к нему спиной, он сильно толкнул ее грудью на пол и, поймав вторую руку, тоже заломил за спину. Пока она причитала и дергалась, пытаясь вырваться, он быстро обмотал ее кисти веревкой, затянул узел. Она сопротивлялась, как только могла, но что для него было ее сопротивление! Связать человека он мог за пару минут. Чтобы она не отбивалась сапогами, другим концом веревки перехватил еще и ноги у щиколоток.

Изрядно, однако, запыхавшись, он поднялся с пола, стараясь не слушать Зоськиных причитаний, обернулся к хозяевам. Те, прижавшись друг к другу и, наверно, помертвев от страха, стояли у печи. Но теперь он не намерен был с ними объясняться, тем более оправдываться — пришла пора действовать.

— Запрягай лошадь! Живо! — скомандовал он хозяину. Тот снова немым истуканом глядел на него, не в состоянии двинуться с места.

— Лошадь, говорю, живо!

— Так нема, пан, лошади, — наконец пробормотал он, и Антон почти закричал:

— Как нет? Запрягай, говорю, лошадь!

— Пане, не маю лошадь. Забрали лошадь...

— Кто забрал? — спросил Антон, почувствовав, однако, что его замысел еще более усложняется, если не совсем летит в тартарары. — Кто забрал лошадь?

— Не знам, пане. Люди пришли, забрали.

— Врешь! — выпалил Антон первое, что в таком случае пришло ему в голову, и снова выхватил наган из-за пазухи.

Хозяин беспомощно развел руками, вроде испуг его проходил, но появилось какое-то ранее не замечаемое в нем упрямство или даже непослушание. Кажется, он тоже переставал подчиняться.

— Пан можа стшэлить, але...