Порхай как бабочка, жаль как пчела

С каждым словом мой голос становился всё более ледяным, твёрдым, тональность повышалась, но до крика было далеко. Женщина продолжила сидеть и я не выдержала.

– И если вы ещё раз влезете в нашу семью, вне зависимости от того, какие у вас намерения, я вас на порог не пущу. Ясно?!

Я вскочила из-за стола, указывая ей на дверь, и она молча удалилась. Снова в дверях столкнулась с Антоном, а он, заметив моё настроение, смотрел на неё с большим интересом.

– Мам, всё в порядке? – Тихо уточнил он.

– Иди спать!

– Мам, ещё только три часа.

– Тогда делай уроки и не появляйся из своей комнаты!

– Мам, с тобой всё в порядке? – Немного испуганно, спрашивал сын, я меня сейчас всё раздражало, и я срывалась на откровенный крик.

– Ты меня не слышал? Марш в свою комнату, и не появляйся, пока я тебя не позову!

Сын ушёл. Не хлопнул дверью, не раскричался в ответ, как бывало частенько, если мой тон не соответствовал моменту, но сейчас он меня понял, к счастью. В комнате стало до безумия тихо, и я могла расслышать, как сзади крадётся паника. Скользкая, холодная, которая плотно окутывает, не позволяя вырваться. Она закрадывается в душу, в сердце, сжимает его, не давая биться в полную силу. Темнота сгущается, оставляя меня одну во всём мире. Я снова и снова набираю номер Димы, но ответа нет, я практически не двигаюсь, ничего не чувствую, мне просто одиноко, как никогда. Так прошло три часа, как мне казалось, слишком страшные три часа неизвестности. Было уже начало седьмого, я не волновалась, не истерила, я даже перестала набирать его номер, потому что пальцы больше не слушались и отказывались жать на сенсорный экран, в попытке дозвониться. Он всегда приходил в шесть. Я знала, это ради меня, что у него много работы, за которую он и садился, когда я ложилась спать, но он всегда приходил. Всегда, но не сегодня. Половина седьмого, его нет. Семь. В непонятной прострации я набираю его номер, уже, в принципе, ни на что не надеясь. Даже забавно, словно он знал о том, что я разговаривала с Кириллом и что всё знаю о Карине. Надо же, как он перед ней забавно смущался, разговаривал тихо, подбирая слова. И я ведь сразу это заметила, но он в очередной раз наврал, и я верила, как последняя дура. Не важно. Теперь – не важно. Я не понимаю, что до сих пор здесь делаю, наверно хочу увидеть его глаза… а зачем? Может, он снова мне скажет, что не отпустит, ха, а ведь он и сказал, что всё и всегда доводит до конца. Правильно, чтобы бросить меня самому, так ведь ему привычнее. Гудки шли, но я их уже и не слышала, просто держала телефон у уха, как вдруг вызов оказался принятым, и я услышала его голос. Спокойный, весёлый, словно и не было пятидесяти пропущенных от меня, он даже не волнуется…

– Привет.

– Привет.

И молчу, все слова, что я хотела сказать, вдруг потерялись, и сил хватало только на то, чтобы не расплакаться, услышав его такое обычное «привет» в тот момент, когда моя жизнь перевернулась.

– Алесь, говори быстрее, если что-то хотела, я за рулём.

– Да… да я хотела сказать… Я сегодня разговаривала с Кириллом, а потом ко мне приходила твоя мать. Я всё знаю. – Он молчал, не отрицал, не спрашивал, Боже, как я могла не видеть этого?! – Сегодня я узнала, что беременна и если ты не появишься дома ближайшие два часа, то можешь больше никогда не появляться в моей жизни.

А в ответ тишина, оглушающая, убивающая наповал.

– Почему молчишь?

– Я тебя понял. Это всё? – Сказал совершенно нейтральным тоном, не удивлён, словно я ему о погоде рассказывала.

– Всё.

Что же, время пошло. Но оно не шло. Оно тянулось, а я медленно умирала. Умирала, когда часовая стрелка переползла далеко за девять, когда в подъезде воцарилась полнейшая тишина, не звонил телефон, сын не смотрел телевизор, я не включала свет, я просто сидела и ждала, что он придёт. Десять, одиннадцать, двенадцать… Его нет. Его больше не будет. Напряжение нарастало и в итоге выплеснулось наружу слезами, истерикой, я закрыла рот рукой, чтобы не испугать сына, я не верила, что всё так произошло. Хотелось выть и кричать от боли, что разрывала меня изнутри, я сжимала ладони в кулак и ногти врезались в них до боли, до крови. Внутри всё полыхало. Предательство. Он не пришёл. Я плакала долго, казалось, целую вечность, в эту ночь так и не уснула. Глаза опухли и болели, я боялась смотреться в зеркало, хотя мне было не до зеркал, я сидела на том же стуле, в той же позе. Всё тело затекло, но я не могла пошевелиться, мне нравилась эта боль, она заставляла меня забыть о том, что происходит внутри. Эта проклятая татуировка жгла кожу, словно тысячи пчёл одновременно пытались ужалить в одно и то же место, и я раздирала кожу на спине, не чувствуя боли, хотелось живьём содрать эту ненавистную картинку и память о ней.

За окном было уже светло, наверняка больше девяти часов, а я смотрю в одну точку, даже слёз не осталось. Что-то скрипнуло, и я подняла глаза: передо мной стоял сын и боялся подойти.

– Мам, давай уедем. – Тихо сказал он. – Я всё слышал… Он не приехал, мам…