Пощады нет

В тряском вагоне железной дороги сидела на скамье его жена. Поезд, фыркая, мчался между золотыми полями, унося ее от земли, где она родилась и прожила всю свою жизнь. Она увозила с собой троих детей, застывшее сердце и бедность. Первая партия в ее жизни была проиграна, еще вопрос, придется ли играть вторую. Мужа она любила, первое время замужества она жила, словно в ином мире. Но очень скоро дал себя почувствовать характер мужа. Муж взвалил на ее плечи хозяйство, она покорилась — только бы ему было хорошо. Она увивалась вокруг него. Он должен был дать ей радость, которой она не знала до того. Но все было напрасно, ей перепадали лишь крохи, которые он бросал ей в промежутках между забавами и увеселительными поездками. А напоследок она отдала ему свое наследство, все свое состояние, вся в страхе, — только бы он взял — ничего другого она и не хочет. Жизнь — то, что ей казалось жизнью, — грозила, отшумев, навсегда пройти мимо нее. И вот, после нескольких чудесных, головокружительных месяцев с поездками в город, осмотром имений, расчетами, переездом в арендованную усадьбу — он в могиле. Так повелевал рок. Да, жизнь прошумела мимо. Когда она стояла у могилы, ей это не было еще так ясно. Она думала только о своем задохнувшемся сердце. Но усадьба была фактом, — страшные эти леса, фундаменты новых строений, каменщики, маляры, новые машины. Те самые люди, которые несколько месяцев назад приходили в этот дом с предупредительными и любезными поклонами, теперь, торопливо выразив соболезнование, сбрасывали маску и превращались в сухих, бессердечных кредиторов, достающих из кармана долговые обязательства. Долги, долги, долги, каждый звонок в дверь — кредитор. Без сна лежала она ночами в просторной спальне, винила себя в том, что ей хотелось счастья, до крови кусала пальцы, ей было стыдно — она никому не смогла бы об этом сказать — она одна была во всем виновата, теперь приходилось расплачиваться. Усадьба и ресторан пошли с молотка, небольшую сумму она, как одержимая, не выпускала из рук, но борьба еще не была кончена. Даже если бы все эти люди не издевались над ней и не поносили ее мужа, — она все равно не осталась бы здесь. Она больше не могла переносить этот ландшафт, эту усадьбу, самый воздух. Это был — она признавалась только себе — лик ее грехопадения. И поезд принял ее, она бежала, закутавшись во все черное, из края, где она родилась и искала любви и счастья, в чужой город, в пустыню.

Прижавшись головой к оконной раме, спал в углу ее старший сын Карл, шляпа лежала у него на коленях. Краснощекий, темнорусый, как отец, с таким же, как у того, мягким круглым лицом, он в шестнадцать лет ростом догнал мать. Мальчик дышал ртом, видна была верхняя челюсть, где не-хватало двух зубов. В тот памятный день, когда отец грозился покинуть семью, он выбил мальчику эти два зуба. Во время ссоры она схватила мужа за плечи и стала трясти его, призывая опомниться. Он с силой оттолкнул ее, и вдруг сын, этот мальчик, который как будто никогда не замечал раздоров между родителями, смертельно бледный, с безумным выражением лица — он случайно присутствовал при этой сцене — не в силах произнести ни слова, вырос перед отцом. С секунду тот оторопело смотрел на него, как на чужого, а затем ударом кулака убрал мальчика с дороги. То, что она помирилась с мужем в тот же день, она ощущала как предательство по отношению к сыну. Сын, конечно, видел все в другом свете, он был счастлив, когда мать пришла к нему в комнату, перевязала ему лицо, заставила его полоскать рот, ласкала его, плакала. С этой минуты сын, как тень надежды, как тень какой-то опоры, вступил в ее жизненный круг. Между ним и ею протянулись тайные нити. Голова мальчика качалась в такт вагонным толчкам, их общий враг был мертв, но как странно — именно Карл безудержней всех плакал у могилы отца!

В другом углу, вплотную прижавшись к матери, спал семилетний Эрих, на скамье напротив, укутанная материнским пальто, лежала трехлетняя Мария. Этих троих, оставшихся ей после кораблекрушения, она увозила с собой.

Приезд

Была ночь, когда она приехала в столицу. На вокзале ее встретил служащий ее брата, седой молчаливый человек; глядя на выходившие один за другим из вагона четыре существа, он безмолвно приподнял круглую твердую шляпу; вид у встречавшего был довольно потертый, носильщик взялся за вещи, седой господин, без единого приветливого слова, даже детям не задав ни одного вопроса, повел семью по лестнице прямо к извозчику. За тяжелым багажом, за ящиками и большим чемоданом он пришлет завтра. Дети, разбуженные среди ночи, ошарашенные громадой вокзала, шумом, толпой, заупрямились, не желая итти вниз; господин повернулся и посвистал, как свищут собакам.