Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

ИРИНА КНОРРИНГ. ПОВЕСТЬ ИЗ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ДНЕВНИК. Продолжение. Том 2

Ирина Невзорова. Предисловие

«…Они-то, может, и встретятся, если захотят», — писала, находясь в изгнание, Ирина Кнорринг, имея ввиду своих близких, не покинувших Россию в годы лихолетья. Однако, о них было известно крайне мало. После выхода в свет первого тома Дневника произошел мощный информационный прорыв в былое — в историю как семьи Кнорринов, так и всего заволжского села Елшанка, где находилось родовая усадьба. Все, что удалось узнать о близких поэтессы, боль за которых сохранили строки ее Дневника вошло в содержание Аннотированного указателя имен и размещено в справках на персоналии.

За возможность проникновения в историю заволжского села и семьи Кноррингов нужно благодарить уроженцев Елшанки — организатора нашей краеведческой экспедиции Т.С.Жукову (Тольятти), директора Елшанской школы Г.Е.Маколину, сторожила села П.К.Вавиличеву, Т.С.Сахарову (Москва), супругов Винокуровых (педагоги коллежа в Самаре), Л.Н.Свистунову (учитель литературы, краевед). Они помогли нарисовать план села и усадьбы Кноррингов, расшифровать документы и идентифицировать фотографии, хранящиеся в архивах Н.М.Софиевой-Черновой (невестки И.Кнорринг) и Г.Д.Петровой (двоюродной племянницы И.Кнорринг), а также предоставили неизвестный доселе материал. Нам удалось также поговорить с жителями Елшанки, они оказывали всестороннюю помощь (даже вырывали из семейных альбомов фотографии, рассказывающие о прошлом села). Отрадно отметить, что в Елшанке до сих пор существуют добрые воспоминания о Кноррингах, рассказы и легенды, связанные с ними.

В дополнение к именам, указанным в первом томе Дневников и в разделе Библиографии второго тома, хочется выразить глубокую благодарность сотрудникам архивов и фондов: Н.В.Новиковой (РГИА), Т.И.Свиридовой (Сергиевский историко-краеведческий музей), М.А.Котенко, Е.Г. Дорман и Н.П.Белевцевой (Дом русского зарубежья им. А.И.Солженицына), Л.И.Петрушевой, А.А.Федюхину и Е.Ю.Борисовой (ГАРФ), Е.К.Дейч и З.К.Водопьяновой (РГАЛИ), Т.Н.Жуковской, Д.А.Беляеву и Г.Н.Датновой (Дом-музей М.Цветаевой), И.Я.Горпенко-Мягковой (Булгаковский дом), С.А.Шестакову, С.Б.Механикову и В.Ф.Санжаровцу (Керченский историко-краеведческий заповедник), Н.В.Рыжак (РГБ), сотрудникам Государственного архива Самарской области, д.ф.н. В.П.Океанскому (Шуя), д. и.н. С.В.Волкову и Г.В.Шевченко (Москва), О.Н.Григорьевой (Омск), А.Н.Ивановой (Самара), Харольду фон Кноррингу (Швеция), Фрэнку фон Кноррингу (Финляндия), Е.В.Белениновой (Германия). Названные лица, как и неназванные, отзывчивые люди, способствовали сбору материала и выходу в свет данной книги. Низкий им поклон.

И.М. Невзорова

Тетрадь IX. 16 сентября 1926 — 7 апреля 1927. Париж

16 сентября 1926. Четверг

Письма не было.[1]

23 сентября 1926. Четверг

За эту неделю произошли события, кот<орые> мне хочется отметить. В воскресенье были у нас Софиев и Войцеховский, знакомые Папы-Коли по Монтаржи, когда он ездил читать лекцию[2]. Оба они очень симпатичные и производят впечатление именно интеллигентных людей. Войцеховский — юрист (бывший, конечно); может быть, поступит в Институт. Софиев — филолог и поэт. Ему все-таки пришлось читать стихи, и, скажу без преувеличения, они меня ошеломили. Прекрасные стихи. Этот, конечно, в два счета забьет и Ладинского и Терапиано. И свежее что-то в них, и без «модернизации», и просто, и тонко так. Мне даже не хотелось читать после него.

Этот вечер оставил след. Мне захотелось ближе подойти к ним (они еще представляются мне одним целым). Все, что было последнее время — Костя (даже Костя), Институт, студенческая жизнь, — все отошло куда-то далеко; на первое место выдвинулась опять поэзия, в ее чистоте и красоте. Опять потянуло к чему-то старому, к разговорам и стихам, может быть, даже к Союзу поэтов; к тому, одним словом, с чем я почти порвала, и сделалось до боли досадно, что туда, в эту область, Костя со мной не пойдет.

Письма от него все нет, теперь уж ясно, что и не будет. Думаю о нем столько же, но уже без прежнего хорошего и радостного чувства. Что-то темное и почти болезненное в этих мыслях о нем. Не пишет. Не ответил на то мое письмо (как можно было не ответить?). Значит, не хочет знать? Совершенно вычеркивает меня из своей жизни? Разрыв, даже не прощаясь? Или просто выжидает, проверяет себя? Или меня? Или просто надоела ему назойливая девочка, когда особенно стала проявлять признаки истерии? Что бы то ни было, а его поведение жестоко. Но никогда больше я ему этого не скажу. Вот к чему привела откровенность!