Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Короче говоря, было ясно, что ничего не ясно, кроме, конечно, необходимости искать нового князя. А тут имелись сложности, ибо решение «концерта» толкований не подразумевало: кандидатура могла быть принята только с согласия всех заинтересованных сторон и (во всяком случае, официально) с «высокого соизволения» султана Порты как сюзерена княжества. Порта, правда, подтвердила бы любой выбор держав, да и державы так или иначе могли бы согласовать кандидата, но...

Но вопрос с Гатчиной оставался открытым, а предшествующие события вполне понятно указывали на необходимость прогнуться, — и Стамболов это прекрасно понимал, в одной из первых речей во всеуслышание заявив: «И тот день, когда наступит примирение с Россией, будет для меня радостным днем!». После этого Народное собрание единогласно приняло обращение к Александру III с просьбой «взять болгарский народ под защиту», а государь, «снисходя к мольбам болгарского народа», милостиво соизволил направить в Софию своего «особо полномочного представителя» — генерала Николая Каульбарса, брата бывшего военного министра Болгарии. И вот тут, чтобы разобраться в дальнейшем, перейдем с галопа в хлынцу[22].

На самом деле ни в «грубости», ни в «прямолинейности», ни в «недостатке такта», ни в чем-то еще, что приписывают Николаю Васильевичу болгарские, западные и русские историки, обвинять генерала нет никаких оснований. Как раз наоборот, он, известный ученый-географ, интеллектуал, был одним из лучших, опытнейших переговорщиков империи. Ему удавалось в высшей степени успешно решать такие сложные проблемы, как проведение демаркационных линий между враждующими балканскими государствами. Каульбарс хорошо знал Болгарию, и Болгария его хорошо знала, чтя доблесть, проявленную генералом под Горным Дубняком, Плевной и еще много где.

Таким образом, сам факт такого назначения был для Софии позитивным намеком, и никто из упрекающих «особо полномочного» эмиссара Гатчины ни разу не утверждает, что Николай Васильевич повышал голос или грубил.

Проблема заключалась в самой задаче, поставленной государем устно: «проверить искренность болгар в их желании примирения», а также в наличии совершенно точных инструкций, официальных и «секретных», определяющих линию поведения.

Насчет «секретных», впрочем, позже, — официальные же, изложенные в двух нотах, немедленно по прибытии были переданы Регентскому совету. Согласно первой ноте, от властей Болгарии требовалось совершить «три дружественных шага»: отменить военное положение, амнистировать участников переворота 9(21) августа и, главное, перенести выборы в Великое Народное собрание, намеченные на 30 сентября, на «неопределенный срок». Согласно ноте № 2, регентам надлежало подтвердить «безвозвратность» отречения Баттенберга и «безо всякой задержки прекратить преследования граждан, дружественных России».

СЛАВА НАЦИИ! СМЕРТЬ ВОРОГАМ!

В этих документах, составленных по высшему дипломатическому разряду, продумано было всё до буквы. Сама по себе резкость тона, свидетельствовавшая о намерении России единолично диктовать условия, фактически превратив Болгарию в протекторат, возмутила «концерт», тотчас заявивший протесты, однако регенты, вопреки общим ожиданиям, возражать не стали и ноты приняли, тем самым показав, что хотя на шею садиться не позволят, но готовы к самым широким уступкам.

Сверх того Стамболов согласился выполнить два условия ноты № 1: военное положение отменили, арестованных начали оформлять на выход под поручительство, а также одно из условий ноты № 2: прозвучало официальное заявление о том, что персона Баттенберга как возможного князя «ни сейчас, ни впредь» рассматриваться не будет. Но вот с «неопределенным сроком» перенесения выборов вышла заминка: «глубоко уважая пожелание государя императора», Регентский совет согласился перенести выборы на две недели, назначив их на 15(27) октября, но и только, пояснив, что вопрос для народа и государства настолько важен, что неопределенности не терпит.