Повесть о граде Лиходейске

Ныне заседал Никита Иванович в веранде домишки своего загородного за новою рукописью, уж заранее им романом нареченной. Роман Никита Иванович порешил о двух частях враз произвести, и бумагу для тех целей уж на две стопки разложить пред собою успел. На верхнем листе первой стопки название он повествованию грядущему размашисто начертал: "Смерть в огне, роман в двух частях, с любовию, страстью и ревностию, убийствами и возвышениями, великого писателя россейского Ник. Натужного". Однако ж, далее названия дело ни в какую не шло, как ни старался Никита Иванович процесс сей глотками водки

неумеренными ускорить, ибо подобно древним мудрецам эллинским вдохновение обыкновенно черпал, обильно вином чрево свое услаждая. Перо острое ложилось на бумагу, но муза тотчас отворачивалась от него в брезгливости, перегару водочного убоямшись. И Никита Иванович, ругаясь матерно, к стакану наполненному сей же миг сызнова прикладывался.

Вот так, тираду очередную от души произнеся, одну из тех, что в обществе приличном вслух никогда не высказываются, взялся Никита Иванович строчку за строчкой на лист бумажный класть, как торговец на прилавок кладет товар залежалый: "В небе светило блеском жемчужным солнце, день зачинался над Петербургом солнечный, но над горами стоял еще туман утренний..."

Перечитал творчество сие Никита Иванович, и пришло в голову ему, что слова "солнце" и "солнечный" сочетаются промеж собою в весьма невеликой степени, глаз при прочтении повествования такого нещадно коробя. Переправил он одну строку на бумаге и принялся читать сызнова:

"В небе сверкало блеском жемчужным солнце, день ясный зачинался над Петербургом, но над горами стоял еще туман утренний..." Так оно вышло гораздо лучше и на слух приятнее, только вот никак сочинитель наш припомнить не мог в точности, есть в Петербурге горы, иль нет. На всякий случай, дабы пред друзьями да издателями не опозориться ненароком, решил Никита Иванович горы из Петербурга убрать. После таковой процедуры многотрудной вышло у него следующее: "В небе светило блеском жемчужным солнце, день ясный зачинался над Петербургом, но в небе стоял еще туман утренний..." На сей раз получилось у писателя два неба. А по сюжету надобно одно. Взяв перо в руку, Никита Иванович одно из небес вымарал из романа безпощадно. Отхлебнув из стакана водки, да огурчиком соленым ее закусив, опять углубился он в чтение: "В небе светило блеском жемчужным солнце, день ясный зачинался над Петербургом, но стоял туман утренний..." В таковом варианте рукопись пришлась ему по душе еще менее, ибо конец предложения, подобно евнуху турецкому, выглядел словно бы оскопленный острым ножом хирургическим. Скомкал Никита Иванович исчирканный лист с досадою, швырнул его в угол, где по обыкновению своему мыши шуршали беззастенчиво, охватил руками голову, да так и замер, в печали и безисходности. На сем и оставим мы его покамест, для того лишь, чтоб вскорости к персоне указанной вновь возвратиться, поскольку предстоит персоне таковой пройти по страницам повествования настоящего поступью хоть и не твердою, но к делу нашему применительно вполне сгодящейся.