Повести и рассказы

– Если называть это экспериментом. Пройти тридцать метров по коридору и вернуться обратно – как будто не так уж сложно. А странный односторонний паралич – в клинике, где я стажировался, называли его латеральным – вызывается обычно обмораживанием или кровоизлиянием в мозг. Стон уверяет, что это – воздействие пока ещё необъяснимой реакции двух встречных потоков воздуха. Но, сохранив сердце, не утратим ли мы какие-то клеточки мозга? Мне показалось, что у Стона, например, левое плечо отведено назад и жесты левой руки чуть-чуть замедленны.

– Преувеличиваете. Со Стоном я разговаривал около часа. Он вставал, двигался, закуривал, сбивал коктейли. И жестикуляция и походка его совершенно нормальны.

– Тогда почему он не идёт с нами?

– Чёрную работу он в состоянии предоставить другим.

– И заплатить за неё по пять тысяч?

Я не успел ответить. Нидзевецкий встал и, как мне показалось, с тоской взглянув на остатки коньяка в бутылке, молча повернулся и вышел не прощаясь. Я не остановил его: говорить нам было уже не о чём.

Не о чём оказалось говорить и с другими моими спутниками по предстоявшему путешествию, с которыми я встретился утром за завтраком. Гвоздь вообще молчал, поглощая еду в тройном против нормы количестве. Он походил на «парнишек» Спинелли, только был постарше и побогаче опытом. Коротко стриженный бобрик, шрам на лбу, обтянутые оливковой, кожей скулы и потемневшие протезы вместо выбитых когда-то зубов всё это подтверждали.

Этта была суха, замкнута и застенчива, на все вопросы отвечала: «да», «нет», «не знаю», «простите, не помню», «не видела», «не замечала». Вопросы задавал ей Нидзевецкий, видимо, для того, чтобы подтвердить данную ей вчера характеристику. Я же прислушивался не столько к её ломаному языку, сколько к интонациям и произношению.

– Не спрашивайте Этту о её национальности, – засмеялся Нидзевецкий. – Это тайна.

– Я просто не любить говорить о себе, – ответила Этта.

Фраза прозвучала неграмотно, но с хорошим произношением согласных и гласных. Ещё раньше, прислушиваясь к репликам Этты, я подметил не только нарочитое искажение этимологии и синтаксиса, но и знакомые языковые интонации. Зачем она это делала? Для самоизолирования и некоммуникабельности?

– Хорошо стреляешь? – вдруг спросил Гвоздь.

– Не знаю, – сказал я. – Давно не практиковался.

– Зря. Я на всякий случай захвачу с собой хлопушечку.

Этта, допив кофе, встала, не проявив к разговору ни малейшего интереса. У дверей я догнал её.

– Вы хорошо знаете язык, – сказал я, поклонился и прошёл мимо.

Через полчаса в мою комнату постучали.

Этта! Я не мог скрыть удивления.

– Я вам всё объясню, – сказала она, усаживаясь с ногами на диван. Сейчас она была простой и приветливой, без актёрства и отчуждённости. – Там я не могла говорить иначе. Отсюда и этот разгаданный вами трюк с ломаным языком.

– Вы плохо его ломали.

– Вероятно. Но разве они поймут? У меня нет и не может быть с ними ничего общего. Чем меньше слов – тем дальше от близости.

– Высокомерие не украшает человека, тем более учительницу.

– Это не высокомерие, а привычка с детства. Жизнь в мире хищников порождает насторожённость. «С волками жить – по-волчьи выть» – говорит поговорка. Но я хочу не выть, а быть готовой к отпору. В особенности на охоте за этими таинственными стекляшками.

– Чем же пленила вас эта охота?

– Тем же, чем и вас. Жалованье учительницы невелико, а гонорар Стона сказочный. Да и занятия ещё не скоро: в школе каникулы.

Она говорила откровенно, без принуждения. И я ещё добавил:

– Так, значит, в мире хищников для меня сделано приятное исключение?

– Я уже слышала о том, что вы физик, но и по лицу можно определить интеллигентного человека. Деньги вам нужны не для того, чтобы открыть ссудную кассу.

– Джакомо тоже это определил. Только с ухмылочкой.

– Кто это Джакомо?

– Торговый партнёр или хозяин Стона.

– Мне страшно, Берни. – Она впервые назвала меня по имени, я не возражал.

– Уже второй раз слышу это. Сегодня от вас, вчера от Нидзевецкого.

– Он боится опасностей путешествия.

– А вы? Таинственных стекляшек?

– Если хотите, да. Что это за камни-осколки, которые мы должны вынести из какой-то неведомой шахты? Судя по обещанному нам высокому гонорару, они сами по себе представляют большую ценность или их используют для каких-то очень важных опытов. Но каких? Может быть, опасных для человека, если добыча их обусловлена такой строгой секретностью? Вы над этим не задумывались?

– Нет, – честно признался я. – О другом думал. Мне любопытна сама география того гиперпространства, в которое нам придётся проникнуть.

– И вы верите в это гиперпространство? Нидзевецкий и Гвоздь не верят.

– Им обоим не хватает воображения.