Прекрасное разнообразие

Слава богу, что не было ни заупокойной службы, ни каких-либо поминок. Трудно вообразить себе зрелище более невыносимое, чем собрание отцовских коллег из университета: все как один в цветных носках и с механическими карандашами в нагрудных карманах клетчатых рубашек. Ну что они могли о нем сказать? Эти люди долгие годы работали бок о бок на благо науки, в обеденный перерыв делились друг с другом, как школьники, сэндвичами с тунцом и сельдереем, спорили о черных дырах и конце времени, но ни разу в жизни не поговорили о личных делах. Отец однажды рассказал, что у одного преподавателя умерла от рака жена, а коллеги узнали об этом только два года спустя. И не хватало еще, чтобы приехали отцовские братья со своими упитанными женами. Я представил, как они ходят вокруг стола, вытирают слезы и делятся воспоминаниями о детстве Сэмми в краю медных рудников на севере штата Мичиган.

До института я добрался поздно вечером. Въехав на холм, я увидел ярко освещенное викторианское здание: на фоне темной долины оно было похоже на океанский корабль. Я припарковал машину возле амбара и сразу отправился искать Терезу. Картинки на ее двери переменились. Теперь они изображали последствия ядерной катастрофы: ослепительное пламя взрыва, грибообразное облако и целый ряд картин с видами разрушений. Я негромко постучал, и Тереза открыла дверь.

— Я не спала, — сказала она.

На ней была футболка на несколько размеров больше, чем нужно, и теннисные носки.

— А я только что приехал.

Мне хотелось обнять ее, но что-то мешало, чувствовалась неловкость.

— Ты даже не позвонил, когда твой отец умер, — сказала она. — Мне Гиллман сказал.

— Да, извини. Как у тебя дела?

— Это я тебя должна спросить.

— Но все-таки.

— Ну… В последнее время они мне не дают покоя… Все эти умирающие… Ты не хочешь зайти в комнату?

Я вошел. Повсюду были расставлены свечки, пахло ладаном. На стенах висели постеры с Джими Хендриксом и составленные из газетных вырезок коллажи на темы побега и смерти: люди бросались под поезда, прыгали со скал, женщину в цирке разрезали пополам и ее голова и ноги торчали из двух разных деревянных ящиков. Кровать была покрыта присланным мамой Терезы лоскутным одеялом. Мы сели на него боком друг к другу.

— Он умер так же, как и жил, — сказал я.

— То есть?

— Умер, не договорив фразы насчет часовщика в нашем городе. — Я посмотрел на часы у себя на руке и сказал: — Что-то я по-дурацки себя чувствую.

Она взяла меня за руки:

— Ничего. На самом деле у тебя все в норме.

— Теперь никто ничего от меня не ждет.

— Да, действительно, — кивнула она, — он все время что-то ждал от тебя.

— Мы отдали его тело медицинскому факультету, как он завещал. Потом его кремировали. Коробка с прахом — вот все, что осталось… Да нет, ты не думай, дело не в эмоциях. Мне хотелось понять, кто он такой, по-настоящему понять. В самом конце, когда развилась опухоль, он стал другим. К нему можно было приблизиться.

Сначала я боялся расплакаться, но по мере того, как я осознавал то, что меня беспокоило, слезы отступали.

— Когда люди умирают, они меняются, — сказала Тереза. — Им бывает так страшно, что они становятся… самими собой.

— Мне бы хотелось понять, что происходило у него в голове, — сказал я, глядя на наши сплетенные руки. — Вот помню, например, такую историю. Однажды к нам пришел страховой агент, хотел продать страховку. Отец в тот день был необыкновенно любезен. Пригласил этого человека в дом, предложил лимонаду и даже выдавил из себя пару фраз о погоде. Потом агент принялся за свое: проинформировал отца о статистике смертности, посетовал на непредсказуемость жизни и так далее. Это продолжалось примерно полчаса. Отец кивал-кивал, а потом вдруг встал и, ни слова не говоря, отправился к себе в кабинет. Ну, агент пока разговаривает со мной, расспрашивает, как дела в школе. Проходит четверть часа. Отец возвращается и говорит: «Сэр, я сейчас пишу статью о гало-эффекте в некоторых видах элементарных частиц. И я должен вам сказать, что я сам себя страхую». У агента вытягивается лицо, и он спрашивает: «Что это значит?» Отец, потеребив бороду, отвечает: «Это значит, что мои риски пропорциональны моим ожидаемым доходам. Если вы пройдете на кухню, моя жена угостит вас ячменными лепешками». После этого он снова уходит в кабинет и плотно затворяет за собой дверь. А агент только крутит головой. Отец никогда не понимал, что можно и чего нельзя говорить людям.

— Забавная история.

— Мне надо бы поспать.

Тереза указала на подушки, и мы прилегли. Через минуту она сказала:

— Я лично хотела бы, чтобы меня похоронили в море. Стать пищей для рыб и опорой для водорослей. Впрочем, прости. Я опять говорю что-то мрачное, да?

— Ничего, говори. Мне нравится твое отношение к смерти.

Полностью одетые, мы долго лежали на кровати, пытаясь заснуть.

Наутро я подошел к комнате, в которой останавливался Арлен, когда приезжал в институт. Дверь тут же отворилась, и он показался на пороге — видимо, почувствовал мое присутствие своим сверхъестественным нюхом.