При исполнении служебных обязанностей

- Да, но я люблю серый цвет, - высунув голову из-под подушки, сказал бортрадист Наум Брок.

Все засмеялись. Засмеялся и Богачев, хотя несколько позже остальных.

- А у нас дяди из местной промышленности решили всех одеть стариками и старухами. А тех, кто не хочет одеваться по-стариковски, клеймят и называют стилягами. Чушь какая! Вот молодежь и стала бросаться в другую крайность.

- Сказал старик Богачев, - добавил Геворк Аркадьевич.

- А как ты относишься к фарцовщикам, которые перекупают у иностранцев пиджаки? - спросил Наум.

- Плохо, - ответил Павел, - я считаю их идиотами и подонками.

- Вопросов больше не имею, - сказал Брок. - Какие будут замечания у защиты?

Володя, почему ты молчишь?

- Есть хочу.

- Что ты еще хочешь?

- Помидор хочу.

- Приобщаем к делу.

- Слушай, тебе бы прокурором быть.

- В следующем году поступлю на юридический.

- Из тебя прокурор не выйдет.

- Почему? - Ты добрый.

- Спасибо, утешил.

Богачев сказал:

- А ну вас к черту, ребята, я о серьезном, а вы шутки шутите!

- Есть хочу, - тягуче повторил Пьянков, - и помидор тоже.

- Не глумись, - попросил Брок, - Паша в полемическом запале, а ты о хлебе насущном. Стыдно.

- А ну вас, - повторил Богачев и предложил: - Геворк Аркадьевич, пошли перед завтраком партию бильярда сгоняем, а?

- Только вы не будете меня терзать вашими разговорами, ладно?

- Не буду, - пообещал Павел, и они пошли в маленькую комнату около столовой, где стоял старый бильярд.

После завтрака Богачев надел меховую куртку и отправился гулять. По дороге он заглянул в дом к радисту Сироткину, чтобы передать ему две банки сгущенного молока для медвежонка, прозванного зимовщиками Королем Павлом. Медвежонок был совсем маленький, а поэтому ласковый. Он очень любил сгущенное молоко и игру в футбол. Радист Сироткин спал на кровати, а медвежонок лежал у него в ногах и грыз книгу. Он вопросительно посмотрел на Богачева и сразу же стал теребить Сироткина. Тот проснулся, увидал банки сгущенного молока и сказал:

- Спасибо. Что, снова радиограмму хочешь передать?

- Хочу.

- Молоко - взятка?

- Взятка.

- Сейчас я тебе раскупорю взятку, - сказал Сироткин медвежонку. - А ты пиши текст на бланке.

- Я уже написал, - сказал Богачев и положил текст радиограммы рядом с банками сгущенного молока. Сироткин прочитал вслух:

- "Кутузовский проспект, 52, 123, Струмилиной. Прилетел на остров Уединения.

Живем тут второй день. Здесь солнце ночью. Напишите мне, потому что я жду и загадал на счастье. Богачев".

- Не пропущу, - сказал Сироткин, - это шифровка какая-то.

- Это не шифровка, - вздохнул Богачев, - это значительно серьезнее.

- Понял, Король Павел? - обратился Сироткин к медвежонку. - Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны... Слушай, Богачев, у нас в старину таких радиограмм любимым женщинам не посылали.

- Смущаюсь я, - сказал Богачев и нахлобучил шапку. - Передай, когда на дежурство заступишь.

- Ладно.

- Пока.

- Будь здоров, не гоняй коров.

- Будет сделано.

Богачев сказал эту фразу, подражая Райкину. Сироткин визгливо засмеялся и начал открывать банку молока большим трофейным тесаком.

11

Собаки бежали быстро.

- Эге-гей, кормильцы! - кричал каюр Ефим. - Вперед, вперед, нерпой накормим!

Скорей дрогнули, лаечки!

Он запряг собак цугом, и сейчас, после того как они миновали торосы и вышли на хороший наст, упряжка понеслась так стремительно, что заболели щеки от снега и ветра.

Струмилин сидел позади Ефима, обхватив его руками, и смеялся.

"Считают, будто льды однообразны, - думал он. - Ерунда какая! Они прекрасны, эти полярные льды! Я понимаю Деда Мазая, и мне просто жаль тех, кто не понимает его".

Дедом Мазаем зовут в Арктике старейшего полярного аса, Героя Советского Союза, известного всей стране. Летая в Арктике, он заочно окончил Академию художеств. И сейчас, сделав посадку на лед, он сразу же ставит себе палаточку, горелку, достает краски, холст, мольберт и на сорокаградусном морозе пишет льды. Он пишет льды уже много лет, и нет для него большей радости, чем смотреть на суровый ландшафт, окружающий его, и видеть каждый раз новые цвета и оттенки, и стараться поймать их и перенести на холст, и подарить людям ту радость, которую испытывает он сам.

Собаки неслись по снежному насту, поднимая ослепительно белую пыль. Вдали, сливаясь с небом, громоздились льды. Они были красно-синие. Они светились этими цветами изнутри.

- Ты покормил собак, Ефим?

- Разве можно их кормить перед дорогой? Собак можно кормить вечером, когда они поработали. Они получают еду как награду.

- Еду - как награду?

- А как же...

- Это плохо.

- Это для людей плохо, а для собак правильно. Иначе они разбалуются, и мне придется их здорово колотить, пока я из них не выбью дурь.

Сучки, бежавшие слева от упряжки, стали падать и кататься по снегу на спине.

- Блохи?

- Нет. Это к пурге. Ну, дрогнули! - заорал Ефим. - Дрогнули, собачки! Нерпой угостим! А ну, скоренько пошли!

- Думаешь, успеем?

- Успеем.

- А откуда потянет?