Приключение ваганта

Неожиданно впереди замелькали факелы, и послышался звон оружия. Это была замковая стража. Солдаты заглядывали на все подворья и в окна деревянных домишек. И на то была веская причина. Если стража замечала горящую лучину, то изо всех сил колотила в дверь, с бранью требуя огромный штраф в городскую казну и грозя тюрьмой.

Для Киева с его сильно скученной и сплошь деревянной застройкой самым страшным врагом были пожары. Поэтому киевские воеводы запрещали жечь лучину в хатах ремесленного люда. Целую ночь замковая стража рыскала по посадам и ремесленным «концам» — предместьям — в поисках непогашенной лучины. Ремесленники часто из-за этого бунтовали, и королю Сигизмунду пришлось отменить этот запрет, но князь Олелько Владимирович снова все вернул на круги своя.

Деду Кузьме воевода был не указ. Он словно ждал внука, потому что на столе стояла глубокая деревянная миска, в которой поблескивали янтарным жиром куски недавно зажаренного осетра и лежала краюха свежего хлеба. Чтобы с улицы нельзя было заметить огонь лучины, дед закрыл окно ставнями и занавесил его плотной тканью.

Глядя, как Андрейко уминает за обе щеки выставленное угощение, обычно мрачное лицо деда Кузьмы вдруг потеряло жесткость черт, а в глубоко посаженных коричневых глазах появилось выражение огромной любви. И печали. Вскоре все стало понятно. Дед какое-то время мялся, не решаясь сказать внуку главное — то, что думалось ему с того часа, когда он решился погадать на судьбу своего внука.

Мало кому было известно, что старичище Кузьмище — ведун. Имелась у него такая особенность. Правда, он практически никогда ею не пользовался и никому о ней не говорил. По крайней мере на Подоле, где о его способностях никто не знал. Кроме Андрейки.

Несмотря на то что дед Кузьма был крещен, в душе он остался язычником. И ворожба его была языческой. Как он гадает, дед не открылся даже Андрейке. «Для тех, кто похож на пустой кувшин, ворожба смерти подобна», — кратко ответил он на его вопросы. При чем здесь кувшин, да еще пустой, Андрейко так и не понял.

Гадание представляло собой долгую ночную церемонию, после которой дед Кузьма несколько дней ходил как бы немного не в себе. Зато почти всегда его ведания сбывались. По малости своих лет Андрейко не очень прислушивался к словам и наущениям деда, но когда стал старше, то призадумался. Поэтому первые же слова деда Кузьмы заставили его насторожить уши.

— Расстанемся мы скоро, внучок… — голос деда был тих и на удивление мягок.

— Это еще почему? Никак, ты умирать собрался? — тут Андрейко рассмеялся. — Вот ужо не поверю, хоть убей.

— Нет, не о том я печалюсь. Есть надежда, что проживу я долго. Так судьба решила. А вот тебе предстоит дальняя дорога. И свидимся ли мы когда-нибудь, неизвестно. Ведание не дало ответ на этот вопрос.

— Деда, я никуда не собираюсь! Я никогда тебя не брошу! — загорячился Андрейко.

— Эх, молодо-зелено… Кабы человек самолично управлял своей жизнью, в мире могла бы случиться большая беда. Да-да, Ондрейко, это так. Богатеи все под себя подгребут, и простому люду не останется иного пути, как в могилу. К счастью, человек зависит от верхних сил, и только они имеют право и возможность указывать ему путь.

— Но у меня и в мыслях не было оставить Киев!

— В мыслях не было, но Макошь[11] уже завязала на пряже твой узелок…

Дед Кузьма умолк и склонил голову. Его примеру последовал и Андрейко. Ему сразу перехотелось есть, хотя он еще не насытился. В убогой хате старого рыбака воцарилась гнетущая тишина.

Глава 3. Нечаянная удача

Утром Жиля стянули с постели за ногу. Он никак не хотел просыпаться и отбрыкивался до последнего. Но ловчий Рожар был неумолим. Он исполнял строгий наказ господина: молодого господина поднять и посадить на лошадь, что бы он там ни говорил и как бы ни упирался.

Утро выдалось чертовски холодным. Поле покрыла роса, а промозглый ветер так и норовил залететь под одежду. Жиль, хоть и выпил кубок подогретого вина с пряностями, дрожал, словно осиновый лист. И не столько от холода, сколько от недосыпа. Солнце, такое же сонное, как и юный дворянин, с трудом покинуло свою пуховую облачную постель и было бледным и немощным. Даже птицы, обычно приветствующие рассвет радостным щебетом, и те почему-то молчали. Лишь одинокий и тоскливый писк какой-то крохотной пичужки время от времени раздавался из близлежащей рощицы.

Подъемный мост у ворот замка уже давно был опущен, и возле него толпились охотники с собаками. Среди них находился под присмотром берньера (псаря) и удивительно красивый лервьер белой масти по кличке Траншон — борзая Ангеррана де Вержи, его любимица. Она даже спала возле постели своего хозяина. Кроме нее среди собак было много гончих-лимьеров. Они были разного роста — крупные, с мощным телосложением, и невысокие, коренастые, но очень крепкие. Окрас у лимьеров был разный — чисто белый, темно-серый, желтовато-рыжий, рыжевато-коричневый, иногда с более темным или черным чепраком.